Загадка женственности

Как было сказано, не эсэсовцы, а сами заключенные сделались злейшими своими врагами. Не в силах взглянуть на ситуацию в ее реальном свете — ибо отрицалась сама реальность их положения, — они в конце концов «приспосабливались» к лагерю как к обычной жизни, попадали в ловушку, устроенную собственной мыслью. Автоматы эсэсовцев не могли бы удержать их всех в повиновении. Они сами стерегли себя, сочтя концлагерь единственной и абсолютной реальностью, отрезав себя от прошлого, от ответственности и настоящем и от перспектив в будущем. Те, кто выжил, кто не умер и не был уничтожен, как раз и сохранили в достаточной степени ценности взрослого мира и интересы, составившие сущность их личностного самосознания.

Все это представляется бесконечно далеким от беспечного и существования американской домохозяйки. Но не является ли ее дом своеобразным концлагерем? Не тем ли же способом женщины, живущие по образу, предначертанному мифом о женственности, заточили себя в стенах своего дома и научились «приспосабливаться» к своей биологической роли. Стали зависимыми, пассивными, инфантильными; они отказались от взрослого отношения к жизни и ограничились существованием на уровне еды и вещей. Работа, которую они выполняют, не требует способностей взрослого человека; она бесконечна, монотонна, неблагодарна. Американки, конечно, не подлежат массовому истреблению, но их ум и чувства медленно умирают. Так же как узники концлагерей, те американские домохозяйки, которые сумели противостоять умиранию, смогли сберечь свой личностный стержень, не утратили связь с внешним миром, сохранили способность творчеству. Это женщины с сильным духом и ясным умом, отказавшиеся смириться с биологической ролью, которую им пытались отвести.

Как часто образование обвиняли в том, что оно-де препятствует американкам «приспособиться» к роли домохозяйки. Но если образование, которое стимулирует развитие личности, которое отбирает в свою сокровищницу все лучшее, созданное человечеством, и дает человеку возможность своими руками строить свое будущее, если оно помогает все большему числу американок понять, что они попали в ловушку и из нее следует выбраться, значит, сами женщины переросли эту роль.

Нельзя сохранить личность, долгое время приспосабливаясь к обстоятельствам. Человеку не под силу выдержать саморасщепление, внешне прилаживаясь к одной реальности, а в душе тая ценности, которые ею отрицаются. Уютный концлагерь, в ворота которого вошли американки, — именно такая реальность, такая цепь связей, которая блокирует путь взросления. Приспосабливаясь к ней, женщина обрекает свой разум на состояние детской наивности, уходит от индивидуальной идентификации, чтобы безликим биороботом присоединиться к массе себе подобных. Она становится недочеловеком, послушно реагирующим на внешнее воздействие и оказывающим такое же жесткое воздействие на мужа и детей. И чем дольше она приспосабливается, тем меньше чувствует себя по-настоящему живой. Она ищет убежища в приобретении вещей, прячет страх потерять свое человеческое качество. Испытывая его сексуальностью, она живет либо чужой жизнью, либо фантазией, либо конкретной жизнью своих домашних. Она не желает слышать о внешнем мире она убеждена, что ничего не может изменить ни в нем, ни даже в собственном существовании. И сколько бы она ни пыталась доказать себе, что отречение от собственной личности — необходимая жертва, принесенная ради детей и мужа это ей не удается. Таким образом, страх в ее душе вытесняется агрессивной энергией, которую она не решается направить против мужа, стыдится использовать в отношении своих детей и в конце концов обращает на самое себя, ощущая при этом, что уже почти перестает существовать. Тем не менее в условиях ее уютного концлагеря, как и в настоящем застенке, остается нечто такое, что сопротивляется смерти.