Загадка золотого кинжала

Что перетерпел Джон Торнтон в последующие дни, знает лишь сам Джон Торнтон. Мало того, что товарищи отворачивались от него с омерзением на лицах, над ним тяготело обвинение в самом черном и презренном из преступлений – в предательстве. Кроме того, имея меньше еды, чем остальные, он вынужден был не отставать, чтобы не погибнуть. Когда он доел все до последней щепотки, у других еще оставался запас на два дня. Тогда он срезал кожаный верх со своих мокасин, сварил кожу и съел. Днем он жевал кору, срезанную с ветвей ивы, рот его распух и воспалился, боль доводила его до безумия. Так он и тащился вперед, шатаясь, падая, ползя на четвереньках, почти все время в бреду.

Но вскоре и остальным путникам пришлось взяться за мокасины и кору молодых побегов. К этому времени они прошли далеко вниз по берегу потока, здесь он стал намного шире и превратился в небольшую реку. В отчаянии стали они подумывать, не связать ли плот из выброшенных на берег бревен – но он получился бы слишком шатким. И тут они неожиданно наткнулись на индейское стойбище. Оно состояло из дюжины вигвамов, и эти индейцы никогда прежде не видели белых людей. Их встретили ливнем стрел.

– На реку гляньте! – крикнул Йенсен. – Там каноэ! Если захватим их – спасемся! Мы должны их захватить!

Они побежали к берегу, шатаясь как пьяные, индейцы с улюлюканьем помчались за ними по пятам. Вдруг из-за дерева, росшего поодаль, появился воин в кожаных штанах, с длинным копьем в руке. Он вскинул копье, перехватил поудобнее и точным броском послал его вперед. С резким свистом пролетело копье и попало в цель. Костяной наконечник угодил в бедро Торнтону и застрял глубоко. Джон дернулся, пошатнулся и ничком рухнул наземь. Хайнс и Йенсен, бежавшие сразу на ним, обогнули его справа и слева, не останавливаясь.

Вот тут-то и случилось чудо. Дух Добра распахнул свои крыла в груди Бертрама Корнелла. Не задумываясь, подчиняясь лишь душевному порыву, он рванулся к двоим бегущим и схватил их за руки.

– Вернитесь! – хрипло выкрикнул он. – Унесите Торнтона к лодкам! Я задержу индейцев, пока вы не столкнете лодки в воду!

– Пусти! – зарычал датчанин, нащупывая нож на поясе. – Я не коснусь этого пса, хоть убей!

– Бекон украл я. И я его съел. Ну, теперь пойдешь? – Корнелл увидел, что они засомневались. – Надеждой на спасение в Судный день клянусь: я его украл!

Стрелы посыпались на них градом.

– Поторопитесь! Я их задержу!

В мгновение ока двое, спотыкаясь, уже волокли раненого к берегу, где стояли лодки. А Бертрам Корнелл, повернувшись к ним спиной, ждал. Удивленные его поведением, индейцы заколебались и остановились; Корнелл, поняв, что так сможет протянуть время, не шелохнулся. Тогда нападающие взялись за луки. Целый залп стрел обрушился на него.

С полдюжины костяных острий вонзились в его грудь и ноги, одна чиркнула по шее. Но он стоял прямо и твердо, будто статуя. Воин, который ранил Торнтона, подошел к нему сбоку, и они сошлись в схватке. Тогда остальные мужчины племени налетели на него, как воинственная волна.

Корнелл бился с противником, когда услышал крик Яна Йенсена, доносившийся от реки, и понял, что его товарищи в безопасности. Тогда он разошелся вовсю. В первый раз за свою жизнь бился он за правое дело – и в последний. Но, когда все было кончено, индейцы отшатнулись в суеверном ужасе. Потому что рядом с пришельцем лежал их вождь и шестеро соплеменников.

Хотя жил он бесчестно, однако умер как человек храбрый и раскаявшийся, исправляя содеянное зло. И тело его не подверглось бесчестию. За то, что сражался бесстрашно и сумел убить их вождя, индейцы почтили его воинским погребением. А поскольку люди они простые и никогда раньше не видали белых людей, то в последующие годы и вспоминали о нем, как о «странном чужом боге, который спустился с неба, чтобы умереть».

Гай Бутби Всадник с головой

– В высшей степени очаровательное место, а дома прекраснее я не видал во всем Буше[105], – сказал я. – Ты, должно быть, чудом стал обладателем этой фермы.