Загадки Бога. Ответы на самые неудобные вопросы о Творце вселенной

Все это – вера. И на первый взгляд, действительно кажется: во что веришь – неважно. Я сам в свое время увлекался и толстовством, и Рерихом, и Евангелием увлекался. Мне достаточно было, что в отличие от науки, которая отвечает на вопрос «как мир устроен?», существует вера со своим вопросом: а зачем существует мир? И ответ на это «зачем» есть Бог. Мы живем, Вселенная наполнена галактиками, светит Солнце, растет трава – и всюду Бог. Мне казалось, что остальное – плод человеческой фантазии. И что неважно, как верить, во что верить. Я смотрел с восторгом на мир как на бесконечную сокровищницу волшебных чудес и тайных знаков и упивался своей духовной широтой. Но стоило только столкнуться с религиозной верой, с верой как институтом – я ее сразу же начинал презирать.

Своих православных знакомых я считал чудовищно невежественными (хотя это были люди умные и образованные). Когда я слышал, что они общаются с Богом, считая Его Личностью, Которой можно сказать «Ты», то внутренне потешался. Воспитание не позволяло с ними спорить, но мне казалось это крайним примитивом, величайшей наивностью.

Так я думал о христианстве, которое – независимо от того, как относиться ко Христу, – безусловно, пример глубокой веры. И вот какой парадокс: получалось, как только я соприкасался с христианством, мне почему-то становилось не все равно, как верить и как называть Бога.

Я принимал боксерскую стойку: ах вы, примитивные клерикалы, как вы смели присвоить Бога себе!.. Оказывалось, я не желал видеть Его глазами православных, мусульман, иудеев. И проповедуя «всеобщего бога», я оказывался вовсе не универсалистом, потому что постоянно отвергал Бога Библии, Евангелия, Корана…

Мне казалось, правда – на стороне моих мудрых друзей, равно почитавших и Христа, и Толстого, и Рериха. Меня не коробило, что Лев Николаевич ради своих идей безбожно чиркал Новый Завет и убирал оттуда все, что ему не нравилось. Мне было «очевидно», что Рерих нес истинный свет единой веры Запада и Востока, и не смущало, что его высокогорные учителя с восторгом писали «махатме» Ленину… А когда я все-таки задумался и спросил своего знакомого агни-йога, как же Ленин, истреблявший священников, оказался «махатмой», то услышал: потому что, покончив с всевластием православия, тот очистил Россию для будущего «просвещения», грядущего с Востока. И почему-то впервые не испытал восхищения от такой широты взглядов…

Прошло много времени, и мы снова говорили, но я был уже православным. И я с болью говорил своему другу: «Ведь в Индии, куда едут твои единоверцы, многие из них погибают во время своих аскетических опытов! Умирают, с вашей точки зрения, без спасения!» «Да, умирают», – спокойно согласился мой друг.

Его голос не дрогнул. Потому что он твердо верил, что неспасшихся ожидает «всего лишь» еще одна реинкарнация, новая жизнь – и так до тех пор, пока они не покинут колесо сансары. А я – я был уже убежден, что людей этих лишили главного – одной, данной им для спасения жизни. Мне было страшно и горько. А моему другу – нисколечко…

* * *

Вера – понятие общее. Но далее начинаются пропасти и разломы. Да, мы все молимся, ищем любви и спасения. Но кому молимся? Как понимаем смысл слова «любовь»? В чем чаем спасения?..

Не могу же я согласиться с тем, что Христос и богиня Кали, для которой приносили в жертву (удушали) сотни тысяч людей, – одно и то же! Вы можете, конечно, напомнить о жертвах инквизиции – да, это было в истории христианства. Но совесть христиан до сих пор неспокойна, и это само по себе свидетельство различия. Не может заболеть совесть у поклонников чудища с крокодильей головой! – они принимают его таким, каков он есть. А Христос – Сам, всем образом Своих мыслей и дел приводит к тому, что рабство – плохо, что женщина не ниже мужчины, что не должно быть разделения на «эллинов» и «иудеев»…

Человек, веруя, пытается взять пример с предмета своей веры. И тот, кто возлюбил фюрера «великого рейха», будет совершенно иначе смотреть на вещи, нежели любящий распятого Христа.

Это, быть может, не так легко объяснить сразу, в одном разговоре.

Столь же нелегко с ходу убедить, что придумать то же самое христианство человеческим умом невозможно. Неслучайно многие апологеты в самые первые века христианства говорили: посмотрите, наша вера истинна, потому что ее невозможно изобрести!..

* * *

Недоумение по поводу такого Бога присутствовало и в другие времена, у других народов. Вот диалог из романа японского писателя середины ХХ века Сюсаку Эндо «Самурай». Роман посвящен событиям XVII века, когда накануне гонений на христиан в Японии оттуда в Европу отправилась последняя японская делегация. По пути самураи посетили Мексику. И в этом эпизоде писатель рисует встречу главного героя романа с японцем, который в свое время принял католицизм, стал монахом, переехал в Центральную Америку, но здесь бежал из монастыря, видя, как испанцы избивают и мучают индейцев.

Однако вопреки ожиданиям Самурая японец остался верующим христианином. И вот они говорят о Христе: