Загадки истории. Отечественная война 1812 года

В своем обстоятельном ответе Александр I писал следующее: «Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Что лучше, чем руководствоваться своими убеждениями? Именно они заставили меня назначить Барклая главнокомандующим 1-й армией за его заслуги в прошлых войнах против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиной наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении». Далее император обосновывает причины назначения главнокомандующим именно Кутузова: «В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова – к этому взывали все. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин в своем письме ко мне от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая ни Барклая, ни Багратиона годными для главного начальства, и когда Барклай, как нарочно, делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию – и я назначил Кутузова». Исходя из этого, можно сделать вывод, что император учитывал, прежде всего, общественное мнение при назначении главнокомандующим Кутузова.

После решения оставить Москву российская армия совершила два дневных перехода и свернула с Рязанской дороги к Подольску на старую Калужскую дорогу, а оттуда – на новую Калужскую. Поскольку часть казаков продолжала отступать на Рязань, французские лазутчики были дезориентированы и Наполеон в течение 9 дней не имел представления о местонахождении русских войск.

Реакция простых жителей города после отступления армии за Москву, по словам С. Маевского, состоявшего при корпусе генерала российской армии А. Розенберга, была следующей: «С рассветом мы были уже в Москве. Жители ее, не зная еще вполне своего бедствия, встречали нас как избавителей; но узнавши, хлынули за нами целою Москвою! Это уже был не ход армии, а перемещение целых народов с одного конца света на другой».

Подпрапорщик и будущий декабрист И. Якушкин писал об оставлении местным населением родного города: «Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По Рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: “Ну, слава Богу, вся Россия в поход пошла!”. В рядах между солдатами не было уже бессмысленных орудий; каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле…».

При эвакуации катастрофически не хватало лошадей, а те, кому они доставались, часто быстро их лишались: «При выезде из заставы я приобрел себе дорожных товарищей, – отмечал участник ополчения, писатель И. Лажечников, – шесть или семь дюжих мужичков. Они не преминули упрекнуть меня за оставление Первопрестольной столицы, и если б не быстрота лошадей в моей повозке, мне пришлось бы плохо».

Более негативную картину оставления Москвы рисовал князь Д. Волконский: «Выходящие из Москвы говорят, что повсюду пожары, грабят дома, ломают погреба, пьют, не щадят церквей и образов, словом, всевозможные делаются насилия с женщинами, забирают силою людей на службу и убивают. Горестнее всего слышать, что свои мародеры и казаки вокруг армии грабят и убивают людей – у Платова отнята вся команда, и даже подозревают и войско их в сношениях с неприятелем. Армия крайне беспорядочна во всех частях, и не токмо ослаблено повиновение во всех, но даже и дух храбрости приметно ослаб с потерею Москвы».

О настроениях высших московских кругов во время эвакуации из города можно узнать из письма ранее упоминаемой М. Волковой к ее подруге В. Ланской: «Вчера мы простились с братом и его женой. Они поспешили уехать, пока еще есть возможность достать лошадей, так как у них нет своих. Чтобы проехать 30 верст до имения Виельгорских, им пришлось заплатить 450 рублей за девять лошадей. В городе почти не осталось лошадей, и окрестности Москвы могли бы послужить живописцу образцом для изображения бегства египетского. Ежедневно тысячи карет выезжают во все заставы и направляются одни в Рязань, другие в Нижний и Ярославль. Как мне ни горько оставить Москву с мыслию, что, быть может, никогда более не увижу ее, но я рада буду уехать, чтобы не слыхать и не видеть всего, что здесь происходит…»