Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Так бывает нередко. Как мы помним, «Друг людей» Виктор Мирабо, отец трибуна революции, собрал чуть ли не рекордное количество «королевских писем», с помощью которых периодически отправлял в тюрьму то свою жену, то сына, то дочь. Но если почитать его труды, окажется, что он выступал с самых прогрессивных позиций. А королевские министры, уступая давлению прославленного маркиза, все же старались смягчить условия заключения его родне.

Тэн пишет, что «не будь Революции, Марат, вероятно, кончил бы в сумасшедшем доме», но это едва ли соответствует истине. Скорей всего, он прожил бы жизнь солидного врача, хотя и с различными «пунктиками». Да, он критиковал Ньютона, называл Лавуазье «шарлатаном-академиком». С кем не бывает? Вот и Гете считал, что ньютоновская теория цветов совершенно ошибочна, а правильную теорию придумал он, Гете. Но поскольку Гете посвятил свою жизнь поэзии и государственной деятельности, то его теорию цвета мы расцениваем как милую слабость, которая только делает великого человека еще более привлекательным.

Марат не был великим человеком, но и с ним дело обстояло таким же образом… но на беду грянула революция.

3

Это время, когда всем хочется высказаться, будь то Мирабо, Робеспьер, Демулен, Луве или кто другой. Все, буквально все выпускают в свет брошюры или газеты. При этом надо иметь в виду, что тогдашние так называемые газеты не имели ничего общего ни с современными таблоидами, ни с «Таймсом» или, допустим, «Северной пчелой» – солидными газетами XIX века. Издатель газеты был ее же автором, часто единственным, который публиковал в каждом номере свою очередную статью. Газета Марата называлась «Друг народа», и название газеты, как это иногда случается, мало-помалу перенесли также и на ее автора-издателя. Латинским эпиграфом, который он выбрал для своей газеты, было: Ut redeat miseris abeat fortuna superbis. (Богатство да оставит богатых и перейдет к бедным.)

О чем же писал Марат?

Вначале, в 1789 году, взгляды его (судя по текстам) довольно-таки умеренны. Он высоко ставит короля и Неккера; его лозунги направлены не к бедноте, а к среднему классу. Даже в августе 1790 года он все еще считает, что «именно такой король нам и нужен». Лишь после бегства он меняет свой взгляд в отношении короля.

Но, в отличие от многих других, он (по словам видного революционера и республиканца Робера, вскоре умершего) «считает себя единственным патриотом во Франции». В сущности, именно поэтому он готов мириться с существованием короля или Неккера, но страстно ненавидит Мирабо, Байи, Лафайета – истинных лидеров революции 1789 года. Неккер, уже отставший от событий, Марату, так сказать, не соперник. А эти – соперники, да еще и удачливые соперники. Он обвиняет в измене практически всех лидеров Революции: Мирабо, Барнава, Верньо, Бриссо… и если он не обвиняет ни Робеспьера, ни Дантона, то, видимо, только потому, что ни тот ни другой – далеко еще не лидеры.

Взгляды и призывы Марата быстро радикализуются.

Через год после взятия Бастилии он пишет: «С какой стати это глупое ликование? Революция была до сих пор для народа тяжелым сном», еще ничего не сделано.

Несколько позже: «Революция не удалась… Патриоты не смеют показаться на улицу, и враги свободы наполняют трибуны Сената» (то есть Законодательного собрания).

Те же инвективы год спустя: «Вот уже три года, как мы волнуемся, чтобы добиться свободы, и тем не менее мы стоим дальше от нее, чем когда-либо. Революция обратилась против народа. Для двора и его приспешников она является вечным поводом для заискивания и подкупов; для законодателей она открыла поприще их вероломству и лицемерию… Для богатых и скопидомов она уже теперь не что иное, как путь к незаконному обогащению, к спекуляциям, к мошенничеству, к хищениям. Народ же разорен…»

Тема неизменна. Народ страдает, а враги повсюду! – вот о чем пишет Марат день изо дня.

Марат, бесспорно, любил народ. Но… он любил его слишком рьяно. Это до добра не доводит.

Марат был безоговорочно, скажем определеннее – безумно уверен в собственной непогрешимости. В другую эпоху Марат мог бы стать основателем новой религии, данные для этого у него были, но Век Просвещения для этого подходил плохо. Он стал пророком… любви к народу? Нет. Ненависти к его врагам. Он попеременно говорит то о том, что «революция погибла», то о том, что хотя революция продолжается, но ровно ничего еще не сделано.

И в последнем я, пожалуй, готов с ним согласиться. Но с существенной поправкой.

Марат говорил о том, что революция ничего не сделала для низов общества. Пусть это преувеличение, но резон в нем есть. Однако дело ведь в том, что революция и неспособна что-то сделать в этом направлении. Революция разрушает, а не строит.