Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Но к этому моменту ясно, что молодой человек уже сильно изменился. Об этом говорит эпизод с «клятвой Сен-Жюста», столь театральный, что нам даже трудно в него верить, но, вне всяких сомнений, подлинный.

Итак, 15 мая 1790 года напротив мэрии Блеранкура были преданы сожжению 30 экземпляров контрреволюционного памфлета «Протест 297». Это был протест против одного из декретов Учредительного собрания, подписанный внушительным меньшинством – 297 делегатами.

С нашей точки зрения, сожжение книг, а тем более демонстративное, – акция малосимпатичная, но тогда это было в порядке вещей. До революции сплошь и рядом по приговору парламента сжигали те или иные запрещенные книги (знаменитые «Мемуары» Бомарше с его яростной и едкой критикой судебной системы Франции – самый яркий пример, но лишь один из множества), и то, что в годы Революции иной раз тоже приказывали кое-что сжечь, – в этом не было ничего нового, только книги были другие.

Но речь не об этом. Когда на площади был разведен костер и в него побросали брошюры, Сен-Жюст протянул руку в огонь и поклялся умереть за отечество, если понадобится. Понятно, что это был прежде всего жест на публику. Однако же подвиг Сен-Жюста заслуживает внимания, по крайней мере, в двух отношениях.

Во-первых, он, во всяком случае, говорит о личности человека: о его физическом мужестве и еще больше – о его экзальтированности и честолюбии. Но важнее другое. Этот поступок, хотя и исключительный, можно в то же время назвать и типичным. Потому что вся Французская революция была в немалой мере, так сказать, цитатой из римской истории. Все без исключения деятели Революции так или иначе подражали античным образцам, говорили языком, заимствованным из сочинений Тацита или Тита Ливия. А иногда, как мы видим, заимствовали оттуда и поступки – Сен-Жюст повторил поступок римлянина Муция, который положил правую руку на жаровню, чтобы показать врагу, как римляне презирают боль и смерть – и получил за это прозвище Сцевола (Левша).

Ссылались ли они на добродетели – то были добродетели республиканцев, искали ли обличения – обращались к Тациту и заклейменным Тацитом тиранам: Тиберию, Клавдию, Нерону.

Началась и политическая карьера Сен-Жюста. Первый, достаточно скромный шаг: в апреле 1790 года он становится делегатом собрания департамента Эн. Поскольку он был слишком молод и, по закону, строго говоря, не имел права быть делегатом – это значит, что он был уже достаточно заметной политической фигурой местного уровня.

А в октябре того же 1790 года Сен-Жюст берется за политический трактат «Дух революции и конституции во Франции». Таким образом, он всерьез занялся политической деятельностью. Но и здесь еще никак невозможно увидеть будущего Сен-Жюста. И этот трактат, и его письмо Робеспьеру (первый контакт двух лидеров Комитета общественного спасения) не представляли бы никакого интереса, если бы не будущая карьера автора.

Единственное, что можно углядеть в трактате, это стиль Сен-Жюста. Он пишет короткими, слабо связанными между собой, но очень яркими фрагментами, в тексте множество афоризмов. Все формулировки четки и определенны, в них нет ничего лишнего, но они слабо между собой связаны.

А вот идеи у него неоригинальны, те же, что и у других авторов периода, тогда все мыслили в одном ключе. Сен-Жюст настаивает на всеобщем равенстве, однако подчеркивает: речь никак не идет о естественном равенстве, о равенстве имуществ, «которое привело бы общество в расстройство: не было бы ни власти, ни повиновения, народ бежал бы в пустыню». Сен-Жюст этого периода весьма далек от коммунистических идей; он подчеркивает, что речь идет только о равенстве политических прав.

Стоит сказать, что Робеспьер, напротив, в это время уже настаивает на смягчении имущественного неравенства: «Законодатели, вы ничего не сделали для свободы, если законы ваши не направлены к тому, чтобы при помощи мягких и эффективных средств уменьшить крайнее неравенство имуществ». Робеспьер цитирует Монтескье, предлагавшего, чтобы «в благоустроенной демократии земельные участки были не только равными, но также и небольшими».

Кстати, у Сен-Жюста слово «равенство» употребляется крайне редко: скажем, во всех ключевых речах последних двух лет его жизни (1792–1794) он упоминает его всего 12 раз. А вот для Робеспьера понятие равенство всегда было ключевым.

Проходит полтора года, лето 1792 года. Сен-Жюст по-прежнему занимается главным образом национальной гвардией своего родного Блеранкура, а также пишет трактат «О природе и гражданском состоянии».

Этот его неоконченный труд (он бросил его в связи с выборами в Конвент) сильно отличается по духу от «Духа революции». Два (?) года назад Сен-Жюст верил в возможность установления справедливого и благого общества, теперь он верит в это плохо. Не он один: вся Франция начала разочаровываться в революции, принесшей войну, голод, инфляцию. Именно в 1792 году окончательно происходит перелом экономической конъюнктуры: в 1780-х годах и вплоть до 1792 года, несмотря ни на что, шел экономический подъем – теперь он сменяется спадом.