Читаем Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции полностью

Итак, похоже, что в это время Сен-Жюст отдаляется от Робеспьера. Однако же 15 мессидора (3 июля) он созывает совместное заседание двух правящих Комитетов – Комитета общественного спасения и Комитета общественной безопасности – и вносит сенсационное предложение: провозгласить Робеспьера диктатором страны[34].

Ход заседания нам известен по воспоминаниям Барера (которым безоговорочно верить не следует). По его рассказу, Робеспьер сначала выглядел удивленным, но затем выразил готовность принять на себя «эту трудную и почетную обязанность». Однако в пользу этого высказалось лишь меньшинство: Сен-Жюст и Кутон из Комитета общественного спасения, Леба и Давид из второго комитета. В итоге предложение Сен-Жюста лишь подлило масла в огонь, дав врагам Робеспьера дополнительный повод считать его честолюбцем, стремящимся к абсолютной власти.

В последующие 20 дней Робеспьер не приходит в Комитет, да и вообще почти нигде не появляется. Наступило 4 и 5 термидора: последняя примирительная попытка, инициатива которой опять исходила от Сен-Жюста.

После совместного заседания двух Комитетов во второй день Сен-Жюст поспешил объявить в Конвенте о «гармонии, отныне вновь царящей в двух Комитетах», но тут он явно выдавал желаемое за действительное.

А что было на самом деле? 4-го собрались почти все члены двух Комитетов (те, что были в Париже), за исключением Робеспьера. Без него урегулировать ситуацию было невозможно, и решили собраться назавтра, Сен-Жюст обещал привести также и Робеспьера и сдержал слово.

Оказалось, что почти по всем вопросам можно договориться, причем главным сторонником компромисса был как раз Сен-Жюст. В частности, он согласился уступить в вопросе о Бюро общей полиции (которым заправляли как раз Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст), против которого яростно возражали в Комитете общественной безопасности, поскольку это бюро покушалось на его монополию в области полицейской деятельности и арестов. Бюро согласились передать в ведение Комитета безопасности, а Сен-Жюсту поручили представить Конвенту доклад о положении дел в государстве. Даже Бийо, который еще несколько дней назад называл Неподкупного Пизистратом[35], теперь сказал ему: «Мы твои друзья, мы заодно с тобой».

Но внезапно все изменилось. Робеспьер отказался согласиться с решением относительно Бюро общей полиции, он стал кричать, что все его оставили, даже Сен-Жюст, и что его поймут только в Конвенте, а затем ушел, хлопнув дверью.

Тем не менее Сен-Жюст после заседания заявил в Конвенте о «гармонии, царящей отныне в двух Комитетах». Однако через три дня, 8 термидора, Робеспьер выступает в Конвенте со своей последней речью, в которой он опять говорит о том, что готов отдать жизнь для блага Франции, вновь угрожает своим врагам (причем угрозы – роковым для Робеспьера образом – были неопределенными), а на следующий день в Конвенте Сен-Жюст поднимается на трибуну…

Но это был день 9 термидора. Дальнейшие, редкие по драматизму события описаны многократно, здесь же скажем только одно: Сен-Жюст в этот момент непонятно пассивен. Он молча стоит на трибуне, не пытаясь продолжить свою речь, пока наконец Конвент не принимает решения об аресте Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона.

Встает Леба. Он восхищается Сен-Жюстом, он его друг, но если бы он в тот день промолчал – его бы не тронули. Да и дружба с Сен-Жюстом – скорее в прошлом, к лету 1794 года их личные отношения были уже изрядно испорчены. Но честь дороже. «Я с ними, – говорит Леба, – я требую и для себя ареста».

Арестованные отправлены в тюрьмы Парижа, однако тюремные власти не посмели принять столь знаменитых арестантов. Вечером все они – Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон, Леба, Робеспьер-младший, полный состав Парижской коммуны (то есть мэрии) собирается в здании Коммуны – Отель де Виль на бывшей Гревской площади. Момент требует решительных действий, однако Робеспьер вместо этого вновь начинает длинную речь, а Сен-Жюст… Сен-Жюст и здесь пассивен.

И только уже после того, как войска Конвента взяли штурмом ратушу, а арестованных увели уже не для того, чтобы судить, а чтобы казнить, как объявленных вне закона, – Сен-Жюст, как передают очевидцы, взглянул на висевшую на стене доску с Декларацией прав человека и тихо сказал: «А все-таки это сделал я».

Через несколько часов осужденных увезли на казнь. Сен-Жюст (его казнили последним) молча поднялся на эшафот. Умер он, как и жил, красиво – уходя в Историю.

9. Итоги

В момент, когда разразилась революция, доминировало мнение, что изменения непременно приведут к лучшему. Но вот что написал о революции в 1793 году Шиллер:

«Пока эти события еще не разразились, можно было тешить себя сладостной иллюзией, что незаметное, но непрерывное влияние мыслящих людей, что насаждаемые веками семена истины, что накопляемые сокровища просвещения сделали человека способным воспринимать лучшее… Казалось, для проведения великой реформы не хватало только сигнала, объединяющего умы в общем усилии. И вот сигнал был дан, и что же произошло?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Покер лжецов
Покер лжецов

«Покер лжецов» — документальный вариант истории об инвестиционных банках, раскрывающий подоплеку повести Тома Вулфа «Bonfire of the Vanities» («Костер тщеславия»). Льюис описывает головокружительный путь своего героя по торговым площадкам фирмы Salomon Brothers в Лондоне и Нью-Йорке в середине бурных 1980-х годов, когда фирма являлась самым мощным и прибыльным инвестиционным банком мира. История этого пути — от простого стажера к подмастерью-геку и к победному званию «большой хобот» — оказалась забавной и пугающей. Это откровенный, безжалостный и захватывающий дух рассказ об истерической алчности и честолюбии в замкнутом, маниакально одержимом мире рынка облигаций. Эксцессы Уолл-стрит, бывшие центральной темой 80-х годов XX века, нашли точное отражение в «Покере лжецов».

Майкл Льюис

Финансы / Экономика / Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / О бизнесе популярно / Финансы и бизнес / Ценные бумаги
The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable
The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable

A BLACK SWAN is a highly improbable event with three principal characteristics: It is unpredictable; it carries a massive impact; and, after the fact, we concoct an explanation that makes it appear less random, and more predictable, than it was. The astonishing success of Google was a black swan; so was 9/11. For Nassim Nicholas Taleb, black swans underlie almost everything about our world, from the rise of religions to events in our own personal lives.Why do we not acknowledge the phenomenon of black swans until after they occur? Part of the answer, according to Taleb, is that humans are hardwired to learn specifics when they should be focused on generalities. We concentrate on things we already know and time and time again fail to take into consideration what we don't know. We are, therefore, unable to truly estimate opportunities, too vulnerable to the impulse to simplify, narrate, and categorize, and not open enough to rewarding those who can imagine the "impossible."For years, Taleb has studied how we fool ourselves into thinking we know more than we actually do. We restrict our thinking to the irrelevant and inconsequential, while large events continue to surprise us and shape our world. Now, in this revelatory book, Taleb explains everything we know about what we don't know. He offers surprisingly simple tricks for dealing with black swans and benefiting from them.Elegant, startling, and universal in its applications, The Black Swan will change the way you look at the world. Taleb is a vastly entertaining writer, with wit, irreverence, and unusual stories to tell. He has a polymathic command of subjects ranging from cognitive science to business to probability theory. The Black Swan is a landmark book—itself a black swan.Nassim Nicholas Taleb has devoted his life to immersing himself in problems of luck, uncertainty, probability, and knowledge. Part literary essayist, part empiricist, part no-nonsense mathematical trader, he is currently taking a break by serving as the Dean's Professor in the Sciences of Uncertainty at the University of Massachusetts at Amherst. His last book, the bestseller Fooled by Randomness, has been published in twenty languages, Taleb lives mostly in New York.

Nassim Nicholas Taleb

Документальная литература / Культурология / История