Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Тут я позволю себе сделать отступление и процитировать Ленина. По его мнению, важнейшим условием революции, без которой она вряд ли осуществима, является…

Но прежде чем об этом говорить, вероятно, необходимо объясниться с читателем. Лет 40–45 назад всякий автор считал почти обязательным для себя сослаться на Ленина, причем ссылка такого рода играла ту же роль, что в средние века ссылка на Аристотеля: «САМ СКАЗАЛ!» После этого дискуссия становилась уже почти невозможной.

Сейчас маятник качнулся в обратную сторону – и все наоборот. Ссылка на Ленина стала почти невозможной (разве что в обратном смысле: «поскольку Ленин говорил, что дважды два четыре, всякому ясно, что это не так»).

И хотя обе эти точки грешат крайностью – притом настолько, что обе они нелепы, – но нынешняя все-таки гораздо хуже. Ибо понятно все же, что Ленин был, во-первых, неглупым человеком и талантливым журналистом и, во-вторых (что важнее), крупнейшим в XX веке специалистом в вопросах революции и знал, как ее, эту революцию, делать. Прислушиваться к тому, что он писал, надо с осторожностью хотя бы потому, что все его писания крайне тенденциозны, но считаться с его мнением в этих вопросах, бесспорно, необходимо. И я, пишущий о событиях Великой французской революции, еще буду на него ссылаться.

Но вернемся к нашим баранам. Итак, Ленин говорил о том, что важнейшим условием революции, без которой она вряд ли осуществима, является раскол в правящем классе и переход части этого класса на сторону народа. Слово «народ» тут, может быть, не совсем уместно: может быть, правильнее говорить «на сторону восставших» или даже «на сторону мятежников», но суть от этого не меняется.

Именно это происходило в мае-июне 1789 года. В рядах первых двух сословий – духовенства и дворянства – было значительное меньшинство, поддерживавшее третье сословие: одни по убеждениям, как Лафайет, другие из точного расчета, как Талейран. Таким образом, Национальное собрание уже объединило добрых две трети депутатов.

А что же король? Он не нашел ничего лучшего, как именно теперь – когда было уже поздно – заключить союз с привилегированными и пойти против воли Национального собрания.

Дело было нелегкое, однако шансы на успех еще были. Но нужно было понимать, что фактически затевается государственный переворот. Правда, юридически он строго законен: король пока еще полновластный хозяин страны, но практически речь идет именно о перевороте. А первое правило переворота – действовать быстро и не дать противнику опомниться. Вместо этого начинается волынка. 20 июня зал заседаний запирают, никого пускать не велено: зал, мол, готовят к «королевскому заседанию».

Примерно таким же образом было разогнано Учредительное собрание в России в 1918 году. Но во Франции события пошли иначе: депутаты не разошлись, стали под проливным дождем искать помещение, нашли спортивный зал (в литературе обычно именуемый «зал для игры в мяч») и там принесли знаменитую «клятву в зале для игры в мяч»: не расходиться, пока не выработают конституцию.

Затем депутаты разошлись, приняв решение, что следующее заседание отложено с 21-го на 22 июня, на после королевского заседания. Депутаты не хотели еще раз шляться, подыскивая место, и ввязываться в конфликт с королем там, где можно этого избежать: завтра заседания не будет, но не потому, что депутатов не пускают в зал, а потому, что так решило Собрание. Властям следовало бы этим удовлетвориться. Но они лезут на рожон: раз так, королевское заседание откладывается на один день, а спортзал в этот день заняли принцы. Результат – самый печальный для правительства: Национальное собрание все-таки нашло себе место (в церкви Св. Луи), но за этот день к нему успело присоединиться большинство первого сословия: приходские священники. Их, конечно, встретили с восторгом. Они отправляют послание архиепископам: решение большинства обязательно для всего сословия. Еще один день в пользу революции.

23 июня. Зал окружен войсками, зрители не допускаются на трибуны. Популярный министр Неккер участвовать в заседании отказался. Впускают сначала привилегированные сословия; представители мещан больше часа ждут под дождем, грозятся, что вообще уйдут. Наконец заседание открывается, зачитывается декларация короля следующего содержания: король в принципе согласен на реформы налогов, согласен с принципами свободы личности и свободы прессы, на децентрализацию администрации. Года два назад подобные уступки были бы встречены со всеобщим восторгом. Но сейчас уже слишком поздно. А главное – король фактически объявил о своем союзе с «привилегированными», с которыми еще недавно воевало министерство, и объявил недействительными акты об организации Национального собрания.

Следует знаменитый эпизод попытки разгона Собрания. Король уходит, церемониймейстер де Брезе требует, чтобы депутаты разошлись. Мирабо, от имени Собрания, отказывает. «Что это за оскорбительная диктатура? – вопрошает он. – Собрать против нас войска, нарушить святость национального храма, чтобы приказать нам быть счастливыми?»