Читаем Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции полностью

Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

Стоит сказать и о том, что Талейран был честным взяточником, то есть если уж брал взятку, то выполнял обещанное[51]. Комментаторы, упоминая этот факт, обычно выражают некоторое удивление, вероятно, по той причине, что нынешние, слишком глупые взяточники, подобного принципа отнюдь не придерживаются. Между тем так всегда поступали умные взяточники, а для многих это было почти что «делом чести»[52].

Но самое главное: надо ясно понимать, что на посту министра Талейран занимался отнюдь не только взятками. Никогда бы Бонапарт, а потом Наполеон не стал бы держать такого министра! Талейран был взяточником, но прежде всего он был дипломатом высочайшего класса, который умел добиваться для Франции самых выгодных условий.

Один только пример. В 1800 году Австрия, уже потерпев тяжелое поражение, тем не менее пыталась продолжать войну. Расчет был не только на военные средства, но также и на заговор: со дня на день ждали сообщения о том, что Первый консул убит. (Это едва не случилось: он по чистой случайности спасся от взрыва «адской машины».) Поэтому граф Сен-Жюльен приехал в Париж на переговоры главным образом, чтобы тянуть время, таковы были данные ему инструкции. Но… он проиграл, или правильнее сказать – Талейран выиграл и заставил австрийца подписать прелиминарные условия мира. Сен-Жюльена за это по возвращении в Вену арестовали, договор дезавуировали, но… Франция одержала крупную дипломатическую победу. Подобных примеров можно привести немало, о главной же дипломатической победе Талейрана – победе на Венском конгрессе, достигнутой в невероятно тяжелых условиях, – еще будет идти речь ниже.

Здесь будет уместно сказать несколько слов о французской внешней политике революционной эпохи вообще – и о политике Барера и Талейрана в частности.

Начало революции – это попытка распространить идеи Просвещения на весь мир (ну, по меньшей мере, на весь цивилизованный мир). Франция сама охотно принимает иностранцев, таких как американец Томас Пейн или «личный враг Иеговы» прусский барон Жан-Батист Клоотц, и, что важнее – распространяет свои идеи по всему миру.

Но примерно к 1793 году (точной даты тут назвать невозможно) происходит достаточно крутой поворот. Идеи о всеобщей гармонии оказались химерой, попытки распространить идеи Французской революции по свету не удаются. И революция становится национальным делом: Клоотц гибнет на гильотине, которой лишь случайно избегает Пейн. Более того, нация должна быть единой, и языки национальных меньшинств – будь то бретонский, баскский, немецкий или итальянский – подвергаются нападкам.

Изменилось и отношение к Англии. Если в начальный период революции существовало представление, что многое, хотя и не все, надо менять именно по английским образцам, то война радикально это меняет. Для Французской республики, а потом Империи Англия становится смертельным врагом – «нацией лавочников», новым Карфагеном[53].

И Барер, находясь в русле этой идеологии, рассуждает о том, что «итальянский язык женственен, немецкий – милитаристичен и феодален, испанский связан с инквизицией, английский – когда-то был славен и свободен, теперь же служит деспотизму и биржевой игре», он становится и остается врагом Англии. С критикой Англии он выступает в Конвенте, позже, при Директории, публикует книгу «Свобода морей, или английское правительство без маски». Тут его даже нельзя обвинить в приспособленчестве – в этом отношении он постоянно держался приблизительно одних и тех же взглядов.

Позиция же Талейрана существенно отличалась. Он, разумеется, действовал согласно господствующей в данный момент идеологии (да и не мог, будучи министром иностранных дел, поступать иначе), но в душе он всегда был сторонником европейского равновесия, и даже в период самой сильной антианглийской истерии предпочел бы разумный компромисс с Англией и европейскую систему, основанную на добрых отношениях трех великих держав – Англии, Франции и Австрии. «Вы австриец!» – сурово сказал однажды ему император. – «Отчасти так, сир, – ответил министр, – но правильнее было бы сказать, что я никогда не бываю русским и всегда остаюсь французом».

И действительно, во все время своей карьеры Талейран был сторонником франко-австрийского союза, в то же время крайне сдержанно относясь к идеям русско-французского союза. Мы это еще увидим на Венском конгрессе… но оставим политику и перейдем к женщинам.