Загадки Петербурга II. Город трех революций

Через день Жданов прочел им проект постановления ЦК, и когда они осмелились попросить слегка смягчить формулировки, рыкнул: «Подрессорить хотите? Не выйдет!» В Ленинград они возвращались вместе с Ждановым, им было так тошно, что они даже отказались от коньяка, который разносили в вагоне. В день приезда Жданова в Смольном собрали партийный актив и творческую интеллигенцию Ленинграда. Постановление ЦК и доклад Жданова, который особо остановился на «пошляке и подонке» Зощенко и «полумонахине-полублуднице» Ахматовой, для слушателей были как гром с ясного неба. Почему для расправы выбрали именно эти имена? Действительно, почему? «Мне все-таки кажется, — говорил Шостакович, — что главной причиной нападок как на Зощенко, так и на меня стали союзники. В результате войны популярность Зощенко на Западе значительно выросла. Его часто публиковали и охотно обсуждали… Сталин пристально следил за зарубежной печатью… заботливо взвешивал славу других людей и, если она казалась слишком весомой, сбрасывал их с чашки весов… Во время войны каждый слышал об Ахматовой, даже те люди, которые никогда в жизни не читали стихов. Тогда как Зощенко читали все и всегда». Имя Ахматовой тогда было окружено поклонением, незнакомые люди приносили в ее дом цветы; во время выступления в Москве весной 1946 года зал встал при ее появлении на сцене. «Кто организовал вставание?» — раздраженно допытывался Сталин. Шостакович был прав, вождя мучила зависть.

После постановления ЦК и речи Жданова Ахматову и Зощенко исключили из Союза писателей, лишили продовольственных карточек. Друзья старались помочь Ахматовой, приносили продукты, «они покупали мне апельсины и шоколад, как больной, а я была просто голодная», вспоминала Анна Андреевна. Зощенко, независимому, гордому и одинокому в своей среде человеку, пришлось еще труднее, его семья голодала. Хлеб можно было купить на рынке, но он стоил неимоверно дорого, и приходилось продавать мебель, вещи; Зощенко за доплату обменял свою квартиру в писательском доме на меньшую. От голода у него опухали ноги, он ходил с трудом, а соседи-писатели при встрече отводили глаза или шарахались в сторону. Актриса Елена Юнгер подошла к нему на Невском, поздоровалась, взяла под руку. «Разве вы не знаете, Леночка, что нельзя ко мне подходить? Почему вы, увидев меня, не перешли на другую сторону?» — спросил Зощенко. Газетная травля не утихала, и опять материализовались персонажи его рассказов, они жаловались и обличали Зощенко. Жительница города Черкассы писала, что он разбил ей жизнь: «Будучи вдовой, я второй раз вышла замуж за начальника почты. Мой муж был красивый парень. И вот появился ваш глупый рассказ о вдовице, которая купила на время у скаредной молочницы мужа за пять червонцев», и им с мужем не стало житья от насмешек. Ночами Зощенко выходил из квартиры и до рассвета сидел на подоконнике лестничной площадки с котомкой, приготовленной для тюрьмы: ему не хотелось, чтобы его арестовали дома.

Но время шло, Зощенко не трогали, и вокруг засуетились тиняковы, которые желали воспользоваться его талантом. Московская поэтесса пришла с предложением: «Михаил Михайлович, так как вас теперь вообще не будут печатать, а я хочу славы, то вы напишите оперетту, песенки к ней я могу написать сама. Все это, конечно, пойдет под моим именем, а часть гонорара я дам вам». Зощенко, несмотря на нужду, отказался. Объявился еще один «персонаж», Валентин Катаев; он много раз предавал Зощенко, а после каялся, льстил — тиняковы хорошо различали, где поддельное, а где настоящее золото. Зощенко простил ему предательство в 1943 году, но в 1946 году выступления старого приятеля отличались особой подлостью. Катаев приехал в Ленинград и позвонил ему: «Миша, друг, я приехал, и у меня есть свободные семь тысяч, которые мы с тобой должны пропить. Как хочешь, сейчас я заеду за тобой». Жена переводчика Гитовича Сильва вспоминала об этой встрече: «В открытой машине, кроме него самого, сидели две веселые раскрашенные красотки в цветастых платьях, с яркими воздушными шариками в руках… „Миша, друг, — возбужденно говорил Катаев, — не думай, я не боюсь. Ты меня не компрометируешь“. „Дурак, это ты меня компрометируешь“, — ответил Зощенко и медленно пошел прочь».

«…Без разделенья, без ответа, без участья, как бессемейный путник, останется он один посреди дороги. Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество», — писал Гоголь о судьбе писателя-сатирика.