Загадки советской литературы от Сталина до Брежнева

О высокой духовной элите, сливающейся иногда с когортой партийно-советских вельмож тех времен, писал А.И. Солженицын. «А есть еще особый разряд, — чеканит он в знаменитой статье “Образованщина” (1974 г.), — людей именитых, так недосягаемо, так прочно поставивших имя своё, предохранительно окутанное всесоюзной, а то и мировой известностью, что, во всяком случае в послесталинскую эпоху, их уже не может постичь полицейский удар, это ясно всем напрозор, и вблизи и издали; и нуждою тоже их не накажешь — накоплено. <…> Двести таких человек (а их и полтысячи можно насчитать) своим появлением и спаянным состоянием очистили бы общественный воздух в нашей стране, едва не переменили бы всю жизнь! <…> Какая сила заставляет великого композитора XX века стать жалкой марионеткой третьестепенных чиновников из министерства культуры и по их воле подписывать любую презренную бумажку, защищая кого прикажут за границей, травя, кого прикажут у нас?»

Физик, впоследствии лауреат Нобелевской премии, Петр Леонидович Капица, на заключительном этапе сталинского правления занимавший министерский пост начальника Главкислорода, за полтора десятка лет написал почти пятьдесят писем Сталину, наставляя его, как надо управлять точными науками и относиться к ученым. Его переписка с вождями, включая В.М. Молотова, Г.М. Маленкова, вплоть до начальника Лубянских секретных служб Ю.В. Андропова (уже в 1980 году), напоминала нередко систему изощренных шахматных ходов, в которых выдающийся физик был великий мастак и дока. Иногда Капица выигрывал и выходил победителем из самых, казалось бы, безнадежных жизненных хитросплетений.

Благодаря мужеству и бесстрашному использованию логики доказательств перед ближайшими подручными и замами Берии Меркуловым и Кабуловым в ночном поединке, затеявшемся в устрашающих стенах Лубянки, Капица в 1938 году вытащил из тюремного заключения и взял на поруки выдающегося физика-теоретика Льва Ландау. Тогда он не просто спас жизнь молодого гения, но и оказал неучтенную услугу мировой науке. И это был не единственный жизненный подвиг Капицы такого рода.

Но сапер ошибается один раз. Наставления Сталину в конце концов закончились для Капицы драматически — увольнением со всех постов и домашней ссылкой. Но изобретенную им одинокую игровую форму отстаивания свободы личности и борьбы в условиях повальной деспотии, с признанием вроде бы ее многих общественных достоинств, форму ловкого лицедейства выдающийся физик умело двигал вперед и эксплуатировал до конца дней.

Конечно, такими были не все. Бескомпромиссной стойкостью выделялся, например, академик Владимир Вернадский. Он не давался иллюзиям, чурался всякого самоубаюкивания, не допускал даже частичного внутреннего самообуздания. Как это было ни тяжело, смотрел на действительность открытыми глазами.

Происходившее вокруг великий мыслитель воспринимал как точные естественно-научные картины. 21 января 1941 года Владимир Вернадский заносил в дневник такую всеохватную характеристику: «Полицейский коммунизм растет и фактически разъедает государственную структуру. Сейчас все проникнуто шпионажем. Всюду воровство все растущее. Продавцы продуктовых магазинов повсеместно этим занимаются. Нет чувства прочности режима через 20 лет с лишком. Но что-то все-таки большое делается — но не по тому направлению, по которому “ведет власть”…

Колхозы все больше превращаются как форма 2-го крепостного права — партийцы во главе.

Газеты переполнены бездарной болтовней XVIII съезда партии. Ни одной живой речи. Поражает убогость и отсутствие живой мысли и одаренности выступающих большевиков. Сильно пала их умственная сила. Собрались чиновники, боящиеся сказать правду. Показывает, мне кажется, большое понижение их умственного и нравственного уровня по сравнению с реальной силой нации. Ни одной почти живой мысли. Ход роста нации ими не затрагивается. Жизнь идет — сколько это возможно при диктатуре — вне их» (С. 497–498).

Самообуздание таланта включало в себя в какой-то степени даже наиболее распространенные способы продвижения в литературе. Об этом, возможно, с заостренным преувеличением, однако же язвительно и метко выражал свое мнение Варлам Шаламов Солженицыну на пике шумного успеха первой его повести «Один день Ивана Денисовича»

21 января 1964 года он писал стремительно ворвавшемуся в литературу и обратившемуся в фокус общественного внимания, ставшему сразу и главным писателем России, и властителем свободолюбивого независимого общественного мнения страны коллеге.