Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя

Влияние Г. Иванова, кроме «Старого пиджака», было прослежено нами в песне «Шарманка-шарлатанка», что вместе со сходностью тем служит лишним доказательством аллегорической природы обоих стихотворений. Это влияние принимает в двух песнях разную форму. В «Шарманке», как и в стихотворении Г. Иванова «Шарманщик», фигурирует шарманщик как центральный образ, говорится о том, что героям трудно идти, и оба произведения написаны размером песни «Разлука ты, разлука…». При этом у Окуджавы это аллегория, а у Г. Иванова – бытовая зарисовка. «Старый пиджак» – несколько иная драма с другими декорациями, чем в «Шарманке», где превалировала образность Анненского, связанная с этим инструментом. Что касается влияния Г. Иванова, присутствующего в песне «Старый пиджак», то оно проявляется во многих компонентах стихов: выборе темы – поэзия и судьба, метода – аллегория, центрального образа – портной; в сравнении стихов со швейными изделиями. Однако есть и существенные различия как в составе действующих лиц, так и в раскрытии темы. У Окуджавы сюжет сложнее, чем у Г. Иванова: мы уже говорили о появлении двух персонажей вместо одного. Окуджава и в стихах того же периода («Песенка о моей душе», 1957–1961) и более поздних стихах («Боярышник “Пастушья шпора”», 1968) говорит о двойственности своей натуры. Так что в песне Окуджавы сосуществуют разные сюжетные линии и отношения: «я» и портной, портной и пиджак, «я» и пиджак, «я» и Муза, Судьба, женщина; в то время как у Г. Иванова в стихотворении нет персонажа, от лица которого оно написано, поэтому сюжет выглядит проще. Сказывается и различие в мироощущении. У Г. Иванова Судьба (Муза), согласно мелодраматическому стереотипу, который Г. Иванов пародирует вполне в духе «Шинели», убивает творца, а у Окуджавы с его лирическим настроем она его или любит или не любит, что не так драматично. Как мы уже упоминали выше, влияние Г. Иванова прослеживается на всех этапах творческого пути Окуджавы.

Завершая разговор о песне «Старый пиджак», можно констатировать её многоплановость, которая характерна для стихов крупных поэтов. Применённая Окужавой аллегория позволяет слушателю/читателю самому наполнить её своими образами, не обязательно точно совпадающими с теми, которые руководили автором. То, что объединяет наивную и более глубокие трактовки – это общность некоторых главных идей. В наивной интерпретации это история о том, что в жизни не так-то просто всё переменить, и если даже это тебе удастся, это ещё не означает что и дальше все пойдет гладко. А более внимательные слушатели/читатели могут увидеть в тексте отражение проблем творчества, волновавших тогда поэта. И те и другие правы, поскольку более глубокое понимание песни не противоречит наивному толкованию, а дополняет его. А если ещё добавить неспешный и меланхолический мотив, то становится понятным, почему эта, простая на первый взгляд, песня принадлежит к числу наиболее известных песен поэта.

За что и кому молился оКуджава в стихах и песнях конца пятидесятых – начала шестидесятых годов

Хотя многие творения Окуджавы появились на свет в те времена, когда слово «Бог» в художественных произведениях по мере возможностей избегали использовать, в его сочинениях, как и в творчестве многих значительных поэтов, можно обнаружить библейский пласт. Это зафиксировано исследователями; но, по нашему мнению, своеобразная ироничная творческая манера Окуджавы позволила ему установить в своих стихах особые отношения с библейскими текстами и догмами, и об этом мы будем говорить в этой главе. Здесь мы должны заметить, что религиозные взгляды Окуджавы нас занимают постольку, поскольку они находят отражение в конкретных текстах, и только в связи с этими текстами мы будем их обсуждать. Так как Окуджава применял «кустовой» способ разработки волновавших его проблем, возможно связать стихи и песни одного периода в некое смысловое целое. Нас будет интересовать начало 60-х годов. В качестве предыстории религиозной темы уместно напомнить, что, по словам самого Окуджавы, он рос «красным мальчиком» и в юности его идеалы и мировоззрение соответствовали воспитанию в коммунистическом духе, полученному им и его сверстниками. Так что мы вполне можем верить, что восклицания вроде: «.. к черту сказки о богах!» в песне «Не бродяги, не пропойцы…» адекватно отражают отношение поэта к религии в ранний период его творчества (50-е годы). И когда он упоминает о «самом страшном суде» в песне «Неистов и упрям», имеется в виду, конечно, суд земной. А интерес к «небесным» явлениям возник одновременно с изменением его политических взглядов, в конце 50-х годов. Тогда появилась, например, «Песенка о комсомольской богине» (1958), где образ небожительницы уже лишен негативной окраски. В стихотворении «Детство», датированном 1959 годом, фигурирует Саваоф, а в песне 1959 года «Три сестры» и вовсе присутствует перекличка с Библией. Приведём текст этой песни[91]: