Загадочная пленница Карибов

Наконец пропажа нашлась заткнутой сбоку за лямку фартука. Это были цветы, чья пышная красота уже изрядно помялась. Но Хаф этого не замечал. Его могучие руки с сильными пальцами, которые с необычайной ловкостью могли держать самые мелкие металлические детали, беспомощно пытались собрать растрепанный веник в букет. Он глубоко вздохнул и уже наклонился, чтобы положить плод своих неимоверных усилий на изголовье Фебиного ложа, как вдруг за его спиной раздался голос:

— Ха-аф? Что ты там делаешь? Случилось что или что там?

— А-а-а… Э-э-э… Нет… Да…

Хаф покрылся холодным потом с головы до пят, судорожно запрятывая цветы под фартук: на то, чтобы вручить свое подношение из рук в руки, у него никогда не хватило бы смелости. Уж лучше он придет в другой раз.

— Просто хотел посмотреть, как ты… Как тут устроилась, хотел посмотреть…

— Да ты что, Хаф? Сам же обустроил мне эту каморку.

— А, ну да. Только с тех пор здесь стало гораздо больше места, как… э-э…

Он чуть было не выпалил «как запасы уменьшились», да вовремя спохватился, ведь это прозвучит так, словно он упрекает. А он, напротив, очень даже рад был своим гостям.

— Ага… хм… э-э… — Он все еще не знал, как выкрутиться, — …как ты все здесь устроила.

Хаф в смятении покрутил головой. Все предметы, окружавшие постель, говорили о том, что здесь живет молодая девушка. Тут стоял ящик, перевернутый на попа и превращенный в столик, внутри него аккуратно уложена парочка платьев, которые Феба сшила сама из найденного в хозяйстве Хафа куска холстины. На ящике — отполированное до блеска металлическое блюдо, днище которого служило зеркалом, перед импровизированным зеркалом — две наполовину оплывшие свечи, а к ним кремень и кресало, чтобы зажигать.

Феба, проследив за взглядом Хафа, кивнула:

— Да, Хаф, правда, места стало много. По крайней мере мне хватает. А ты-то что хочешь, а?

Хаф стоял с опущенными плечами. Тысячи мыслей крутились в его голове, и ни одной толковой. Наконец он сдался:

— Не привычный я говорить, то есть, ну, я хотел сказать, говорить с женщинами, с той поры как моя…

— Как твоя жена умерла, да, Хаф? Этого ты никак не можешь сказать, да? — пришла ему на помощь Феба.

Он молча кивнул.

— Ну ладно, давай! — Феба попросту усадила его на свое ложе. — Давай, расскажи. Феба слушает, даже если ты будешь говорить до турецкой Пасхи.

Губы Хафа зашевелились, но не произвели ни звука. И снова Феба пришла на помощь:

— Давно это случилось, Хаф?

— Уже одиннадцать лет как, — сдавленный голос Хафа скорее походил на шепот.

— Но это же чертовски давно! — воскликнула Феба. — И раз уж ты столько лет не можешь забыть, значит, сильно любил ее, а?

— Да, сильно. Она была моя голубка, моя единственная, — голос Хафа немного окреп. — Мое сокровище, текеста-скво. Ее, как и меня, судьба забросила в Гавану.

— А как ее звали? — участливо спросила Феба.

— Сика, — Хаф провел рукой по глазам. — Сика ее имя. С той поры… С той поры я не произносил его.

Феба сжала его руку.

— Но Гавана, этот крикливый, беспокойный порт, нам обоим был не по душе… чтобы жить в нем. Это мы сразу поняли. Может, поэтому и сошлись… С первого взгляда друг друга поняли. А ведь ни я, ни она не знали языка другого.

— Я понимаю. Шум да гам — он не для каждого медом мазан.

— Нет-нет, не думай, Сика была женщина сильная. И красивая, по-настоящему красивая. Только красота ее больше шла изнутри, если ты понимаешь. Она была спокойная и прямодушная, и всегда на моей стороне, если понимаешь.

— Понимаю, Хаф, понимаю.

— Она умела работать за двоих, а на губах все равно всегда была улыбка… для меня улыбка. Я знал, что могу пойти хоть на край света, и она пойдет за мной. Мы хотели быть вместе, вместе наладить нашу новую жизнь.

— Как красиво! Чувство такое красивое, я имею в виду.

— Я выбрал это место между Номбре-де-Диос и Пуэрто-Белло, потому что надеялся, что буду получать заказы из обоих городов. Постепенно мы обживались, хотя в первое время и было тяжело. Я корчевал лес, строил дом, оборудовал кузницу — все давалось потом и кровью, но я не отступал, потому что Сика всегда была рядом со мной и всегда со своей верной, доброй улыбкой.

Первые клинки я продал где-то через год после того, как мы начали. Они попали в руки английских пиратов, галеон которых стоял на якоре у здешних берегов. Через год у нас родилась дочка. Я назвал ее Сика, как звали и мою любимую жену.

— Как это прекрасно, иметь доченьку, как прекрасно!

— Да, я был тогда счастливейшим человеком на земле. Все, за что бы я ни брался, мне удавалось. Заказчиков из Номбре-де-Диос и Пуэрто-Белло становилось все больше. Впервые в жизни я был хозяином и работал на себя и свою семью. И у меня была Сика с ее улыбкой и маленькая дочь. Еще через год родился Джон, наш сын. Его я назвал в честь своего отца, а отец мой тоже был на свой лад удачлив. А три недели спустя… три недели… — голос Хафа сорвался.

Феба ласково обняла его за плечи:

— Случилась беда, да? Большая беда? Если не хочешь говорить об этом, можешь не говорить.

— Нет, я расскажу, расскажу… Помнишь, я сам тебе как-то сказал, что от этого становится легче.