Загадочная Шмыга

— Татка! — неслось с разных сторон. Голоса были звонкими, чистыми, они заполняли собой все пространство над землей. Эти голоса она узнала бы из тысячи других — мама, папа, любимый братик.

Папа в последние годы жизни узнавал уже только ее. Она испугалась за маму: ей нельзя быстро ходить — ведь у нее больное сердце. Испугалась и почти было споткнулась — сколько раз так было и на сцене, и в жизни.

И вдруг увидела мамину руку, протянутую к ней. Что— то не дает ей сделать шаг навстречу маме.

— Зачем вы меня вернули? — четко и сердито спросила она тех, кто суетился около ее кровати.

— Ох, Татьяна Ивановна! Ну и напугали же вы нас.

Это случилось после самой последней операции.

Среди лиц врачей и медицинских сестер она увидела одно, ставшее ей за последние месяцы родным. Лена. Ее добрый ангел. Она появилась в ее жизни совсем недавно — уже здесь, в палате Боткинской больницы, и сегодня она точно знает — ее ей послал Всевышний. Поначалу она с трудом поверила в то, что Лена ее совсем не знает, а потом обрадовалась этому факту — значит, будет относиться не как к известной актрисе, а просто как к женщине, которой в настоящее время очень нужна помощь человека, находящегося с ней круглосуточно.

В один из дней, когда Лена на секундочку выйдет из палаты и они с мужем останутся одни, она тихо произнесет:

— Толя, если со мной что случится, пожалуйста, не обижай Лену!

Сказала и успокоилась. Мало ли что может произойти в ее непростом положении. После столь чудовищной операции. Да еще и в ее возрасте. И что тогда будет с Анатолием Львовичем?

Возраст… Она его никогда и не скрывала. На протяжении последних лет пятнадцати ее часто спрашивали, в чем секрет ее молодости, и она неизменно отвечала:

«Вы, наверное, ждете, что я вам расскажу о какой-то специальной гимнастике, о массажах… Ничего этого нет. Когда-то я регулярно делала гимнастику, одно время увлекалась йогой — я не очень гибкая и поэтому пыталась делать какие-то упражнения. Единственное мое серьезное увлечение — ходьба. В юности я исходила всю Москву, причем одна. Хожу я вообще очень быстро. А сейчас какая-то ленивая стала. Гимнастикой регулярно уже не занимаюсь, ни в какие бассейны не хожу. Правда, я так много бегаю по квартире.

Просто я не думаю о том, сколько мне лет и как мне себя вести. Как ведется, так и веду».

Еще говорят, что любая болезнь — расплата за что-то. За грехи наши тяжкие. Может быть, жила не очень правильно, а вот насчет грехов… Грех для нее в первую очередь — это предательство. А она никогда и никого не предавала. Ее предавали, да. Шептались за спиной. Срывали свою злость на ней. Может быть, за то, что была выше интриг, что никогда не позволяла прийти на репетицию не в тонусе, за то, что оставалась в балетном классе и истязала себя до тех самых пор, пока не доводила пластику и движения до совершенства. За то, что у нее всегда была своя планка. Пусть завышенная. Но ведь по отношению к себе же… Сомневалась до последней репетиции, как будто только в театр пришла. А потом выходила на сцену и показывала, как надо играть. Так ей говорили, не она сама это придумала.

Тогда за что?

За красоту, молодость, талант, за то, что на протяжении стольких лет, выходя на сцену театра, дарила людям радость? За то, что мужики разных возрастов толпами ходили за ней, признавались в любви? Но ведь она никогда не давала им надежду, потому что… всегда была замужем. Может быть, они хотели бы оказаться на месте ее мужей, но ведь это ее выбор.

За то, что никогда не делала гадости другим, за то, что умудрилась сохранить хорошие отношения с бывшими мужьями. Иногда в ее квартире раздавался телефонный звонок, и, поднимая трубку, она непременно слышала: «Маленькая». Так ее называет только Рудька Борецкий. Хотя теперь он уже давно не Рудька, а Рудольф Андреевич Борецкий — профессор кафедры телевидения и радиовещания факультета журналистики МГУ, доктор филологических наук. Студенты от него без ума. Канделаки сначала воспринял ее побег в штыки, но со временем все страсти улеглись… Когда он заболел, она ездила вместе с Толей к нему в больницу. Владимир Аркадьевич был против этого, видимо, не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии. А она все равно приезжала…

Ее обвиняли в том, что она разлучница. Ну а как еще назвать женщину, которая уводит мужчину из семьи? Так было во все времена. Наверное, это и есть ее самый большой грех, и не будет она говорить, что ни в чем не виновата. Хотя в чем ее вина? В том, что полюбила? Так сердцу— то ведь не прикажешь. И расплачивалась за свою любовь страданиями. Если бы она строила козни, писала анонимки, ставила ультиматумы. Не делала она этого, решения принимали они сами.

Разве не обвиняли ее в том, что женой Канделаки она стала исключительно по расчету: богатый, знаменитый, да еще и главный режиссер театра, в котором она работает.