Загадочная Шмыга

Девочка зажмурилась от ужаса — вот сейчас ей предстоит сказать тете Шуре то, что она произнесла за ее дверью. Какой позор! Над ней все будут смеяться. И больше никто не будет с ней дружить…

— Татьяна! — Она открыла глаза и увидела себя сидящей на стуле в большой комнате, в той самой, где жила с родителями. Напротив сидел папа.

— Таня, — голос отца стал менее строгим, — запомни, пожалуйста: ты можешь говорить о человеке только то, что можешь сказать ему в глаза. Ты еще маленькая, позже поймешь, насколько это важно. Только в таком случае тебе никогда не будет стыдно. И окружающие люди будут к тебе относиться точно так же, как к ним относишься ты.

Через какое-то время постучала в соседнюю комнату. Приоткрыла дверь и замерла на пороге, опустив глаза в пол.

— Что, Танечка? — услышала она голос соседки.

— Тетя Шурочка! Простите меня, пожалуйста, — сказала — и как в омут с головой… Слезы опять полились из глаз, краска залила пухлые щечки.

Мягкая рука коснулась ее головы.

— Я больше никогда не буду.

— Знаю. Ты хорошая девочка. Не плачь.

Маленькая Таня подняла голову и вдруг поняла, что она может смело смотреть в глаза тете Шуре.

— Татка, — вдруг услышала она голос соседки, — а ведь ты будешь счастливым человеком!

— Откуда вы знаете? — девчушка завороженно посмотрела на тетю Шуру. За что они ее не любили?

— У тебя же две макушки. Ты дважды поцелована.

— Кем? — удивлению Тани не было предела: разве могут от поцелуев быть две макушки?

— Всевышним, Танечка! Всевышним! Поверь мне, уж я-то знаю.

Ей было четыре года, когда она тонула. Сколько лет прошло с тех пор, а тот солнечный летний день она будет помнить до конца своих дней. Дом, где она жила летом с бабушкой Наташей — маминой мамой, стоял на пригорке, а внизу текла река Серая. В том месте, где всегда купалась девчушка, речка была мелкой, дно ровным, и бабушка не опасалась за малышку. Тем более что девочка хоть и росла сорванцом, но прекрасно знала, что, не умея плавать, можно плескаться только у этого берега. Возле другого — глубина приличная, ведь недаром же там рыбаки ловят рыбу.

Как уж так получилось, но девочка вдруг перестала ощущать дно, даже встав на пальчики. Она пыталась нащупать его, знала, что бабушка расстроится, девочка меньше всего хотела, чтобы у бабули болело сердечко. Она попыталась встать на цыпочки и крикнуть бабушке или махнуть ручкой, но ее словно в воронку начала закручивать вода… Она даже не успела испугаться. Просто увидела вместо прозрачной воды, сквозь которую она привыкла рассматривать камушки у берега, мутную серо-зеленую. Мелькнула только одна мысль — ее собственная, подслушать она ее ни у кого не могла — надо глубоко нырнуть и резко оттолкнуться вбок, в сторону от этой воронки, иначе она погибнет. И откуда только силенки взялись… Она так и не поняла, каким образом ей удалось это сделать. Чьи-то сильные руки схватили ее за бант и вытащили на поверхность.

Другая бы испугалась и на всю жизнь зареклась даже на пушечный выстрел подходить к воде, но только не она.

Пройдет несколько лет, и девочка научится не только плавать, но и нырять. На любую глубину. И делать это настолько изящно и легко, что даже заядлые спортсмены с восхищением будут делать ей комплименты. Хотя вот последние-то она как раз так и не научилась любить. И всегда смущалась. А что касается длительных заплывов — тут ей равных не было. Когда она, довольная и счастливая, в капельках воды выбегала на берег, друзья и родные подшучивали, мол, сколько можно испытывать их терпение и нервы. Они уже не один раз пытались «броситься спасать» ее.

Она любила заплыть на лодке на середину большой реки или озера и нырнуть — какой бы глубина ни была. Вода — живой организм, который тебя чувствует, общается с тобой, учит.

Со спортом она всегда была на «ты». Зимой лыжи, летом — бадминтон. Удар резкий, почти мужской, а реакции позавидуют и некоторые чемпионы.

Да и отдых она любила активный. Может, это и помогло ей на протяжении стольких лет работать в оперетте, где порой одновременно приходится и петь, и танцевать.

В самые тяжелые периоды своей жизни она нет-нет да и вспоминала ту воронку. И знала, что нужно глубоко вдохнуть, нырнуть и — резко в сторону. В переносном, естественно, смысле. Помогало…

«Ненавижу цинизм. Театру надо отдавать или все свое сердце, или вообще к нему не прикасаться» — это не пустые слова, сказанные однажды в интервью. И не пафос, как многим может показаться. Она именно так считает на протяжении всей своей жизни. Поэтому, однажды прикоснувшись к театру, она и отдала ему свое сердце. Один раз и на всю жизнь. Пафос? Пусть… Ведь к ней это слово не имеет никакого отношения. И это могут подтвердить все: и кто ее знает на протяжении долгих лет жизни, и те, кто не так давно впервые переступил порог Театра оперетты.

«Театр — мой дом!» — пела одна из ее любимых героинь — английская актриса Джулия Ламберт. Она полностью подписывается под этими словами. Театр — ее дом. И не какой-то абстрактный, а именно Театр оперетты. Шутка ли: больше полувека на одной сцене…