Загадочное дело Джека-Попрыгунчика

Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон вздрогнул и буквально повалился на стул. Записка Артура Файндли выпала из его рук и полетела на пол. Остальные, кто сидел рядом, отвернулись, тщательно осмотрели свои ногти и поправили воротнички; все они избегали глядеть на Бёртона.

Стоя за приоткрытой дверью, Изабель Арунделл видела, как глаза ее любимого Дика, обычно темные и напряженные, внезапно потухли, как будто от душевной боли, а взгляд стал беззащитным и беспомощным. Губы его начали подергиваться, словно он пытался прожевать и проглотить что-то несъедобное. Ее охватило желание подбежать к нему, обнять и спросить, что так глубоко ранило его; взять записку и прочитать ее; выяснить наконец, кто совершил самоубийство, но такое поведение было бы крайне неуместно здесь и смутило бы Ричарда. Он сейчас на публике и должен сохранять выдержку, пусть даже на душе у него кошки скребут. Одна Изабель знает, какой он ранимый, но она никогда никому не расскажет об этом.

Многие люди — главным образом те, которые называли его «Головорез Дик», — думали, что жесткий взгляд Бёртона выдает его стальной характер. Они даже представить себе не могли, насколько внутри он не уверен в себе; хотя, если бы они увидели его сейчас, потрясенного и огорошенного, может, они поняли бы, что он совсем не такой дьявол, каким кажется, несмотря на лихие усы и воинственно раздвоенную бородку.

Трудно что-то разглядеть сквозь мощный фасад.

Комитет уже собрался за столом, но, взглянув на лицо Бёртона, сэр Родерик Мурчисон, президент Королевского географического общества, предложил:

— Джентльмены, давайте прервемся.

Бёртон встал и поднял руку в знак протеста.

— Прошу вас, джентльмены, — хрипло произнес он, — продолжим собрание. Дайте мне полчаса, я приду в себя, упорядочу свои мысли и расскажу вам о долине Инда. Надеюсь, мое скромное шоу никого не разочарует.

— Сэр Ричард, — сказал член Комитета, сэр Джеймс Александр, — вы расстроены… Не хотели бы вы…

— Дайте мне тридцать минут. В конце концов, люди заплатили за билеты.

— Как угодно. Благодарю вас.

Бёртон повернулся и нетвердой походкой направился к двери; выйдя, закрыл ее за собой и оказался перед Изабель; он слегка покачивался из стороны в сторону.

Ростом Бёртон был пять футов и одиннадцать дюймов[3] и часто досадовал, что не шесть, но широкие плечи и грудь, развитое мускулистое тело и яркая харизматичность делали его почти гигантом даже по сравнению с более высокими людьми.

Короткие черные волосы, которые он зачесывал назад, смуглая обветренная кожа и резкие черты лица придавали ему сходство с арабом; оно еще больше подчеркивалось выдающимися вперед скулами, обезображенными шрамами: маленьким на правой и длинным, глубоким и неровным на левой. Эту ужасную, доходившую почти до самого века рану оставил сомалийский дротик, ударивший его прямо в лицо во время злополучной экспедиции на Африканский Рог, в Берберу.

Для Изабель эти шрамы были знаками предприимчивой и безрассудно смелой души. Бёртон во всех отношениях был ее «идеальным мужчиной». Страстный, необузданный и романтичный, он разительно отличался от благоразумных и холодных жителей Лондона, к какому бы социальному кругу они ни принадлежали. Ее родители считали его неподходящей партией, но Изабель знала, что не найдет никого лучше.

Он дал себя обнять.

— Дик, что тебя так расстроило? — выдохнула она, прижимая его к себе. — Что произошло?

— Джон Спик выстрелил в себя!

— Нет! — воскликнула она. — Он умер?

Бёртон отстранился и вытер рукавом глаза.

— Еще нет. Но пуля вошла прямо в голову. Изабель, я должен остаться и выступить. Можешь мне помочь? Попытайся выяснить, куда его положили. Мне надо его увидеть. И помириться с ним, прежде чем…

— Конечно! Конечно, даже не думай! Я постараюсь всё узнать. Но как ты будешь говорить? Ты же не в себе… Ничего не случится, если ты откажешься.

— Я буду говорить. Встретимся позже, в отеле.

— Ладно.

Она поцеловала его в щеку, повернулась, быстро прошла по мраморному полу широкого коридора и, напоследок оглянувшись на него, скрылась за дверью зрительного зала. Пока она шла, Бёртон слышал нетерпеливый гул в аудитории. Кое-кто даже стучал ногами. Публика ждала слишком долго и требовала спектакля; всем не терпелось услышать, как Бёртон будет унижать того, кого прежде считал братом, — Джона Хеннинга Спика.

— Вы готовы? — произнес голос за ним. Бёртон повернулся и увидел Мурчисона, который вышел из помещения Комитета и остановился рядом с ним. Капли пота сверкали на его лысой голове, узкое лицо осунулось и побледнело.

— Эт-то я виноват, сэр Родерик? — проскрипел Бёртон.

Мурчисон нахмурился.

— В чем? В том, что руководствуетесь четкими научными критериями, в то время как, согласно вычислениям, которые Джон Спик представил Обществу, Нил течет по высокогорью почти девяносто миль?[4] В том, что вы — эрудированный оратор, а Спик не может связать двух слов? В том, что какие-то интриганы манипулировали им, восстановив против вас? Нет, Ричард, даже не сомневайтесь!

Бёртон на секунду задумался, потом ответил: