Загадочные края

– Нравятся? – спросил Канут, взглядом знатока окидывая корабли гостей.

– Нравятся. Но вообще-то я предпочитаю маленькие. Вроде боевых. Маленькие опасные хищники. Или прогулочные. Они изящны, как женщина.

– Не любая женщина изящна, как прогулочная маленькая яхта. Видел я, скажем, яхту герцога Кольдеронского – не маленькая, но какая красивая! Глаз не отвести!

– Герцог Кольдеронский?

– Наследник его величества. Наследный принц, как правило, носит титул герцога, и ему в лен отдаётся Кольдерон. Нынешний принц – приёмный сын императора. Он же и военный лорд.

– Приёмный сын – и тем не менее наследует трон?

– У императора нет детей. Он был женат на леди Альенор, графине Хальдхейма, почти что нашей соотечественнице (Хальдхейм недалеко, в двадцати морских переходах от западной оконечности мыса Вейд). Императрица не сумела родить ему ребёнка. Она умерла довольно давно, четырнадцать лет назад. И с тех пор император так и не женился. Так что, кроме герцога, наследников у него нет. И, кстати, это умный политический ход. Так ни один знатный род империи не получил особых преимуществ. Герцог – не из нашей знати.

– Ясно. И у него красивая яхта?

– Очень. Говорят, у герцога прекрасный вкус, и яхту, и замок строили под его надзором и по его указаниям. – Канут дернул плечом. – Только и есть у герцога, что яхта и замок. И власть. Нет ни семьи, ни жены, и даже наложниц, говорят, нет. Хотя сын есть.

– Сын? Если нет женщины?

– Мало ли от кого. Главное, что есть, всё остальное неважно. Нельзя будущему королю без наследника. А раз наследник есть, то отсутствие у него жены не так страшно.

– Наверняка потом женится, – успокоила Ингрид. – На какой-нибудь принцессе.

– Уж наверное, – он сбросил с плеч плащ. – Замерзла?

Закутал её и ненадолго задержал на её плечах свои руки. От него исходило тепло и кисловатый запах пива. Она не отодвигалась, потому что продрогла под пронизывающим влажным морским ветром. Стояла и смотрела на корабли так неподвижно, словно хотела запечатлеть их в своей памяти навсегда.

13

На следующий день пир начался не с самого утра, потому что гости стягивались к столам постепенно, небольшими группами. Первыми поднялись женщины, меньше пившие и евшие накануне, да те мужчины, которые ушли с пира раньше. Бранд появился во дворе почти одновременно с сестрой в сопровождении молоденькой, рдеющей то ли от смущения, то ли от счастья рабыни. Она была маленькая, щуплая, зато большеглазая, стройная и густоволосая, похожая на диковинный цветок. Чуть позже вышел Канут, мрачный, невыспавшийся, зато в свежей рубашке, расшитой поверх сине-зелёной тесьмы серебряной нитью и мелким речным жемчугом.

Ингрид, чтоб развлечь женщин, принесла инфал и предложила каждой, которая умеет, спеть и сыграть по песне, по кругу, а потом снова. Идею подхватили, и женщины принялись веселиться на свой лад, проливая слёзы над судьбами балладных героев. Ингрид знала мало баллад, но в одной из привезённых книг оказалось несколько длинных стихотворений, которые вполне могли сойти за баллады, а положить на чью-нибудь музыку, чуть-чуть её перекроив, уже найденные стихи не так и сложно. Она пела, играя своим сильным, приятным сопрано, и от души наслаждалась и собой, своим умением, и ясным, солнечным утром. Солнечное, оно было зябковато, как все осенние утра в этих широтах, но на традиционный наряд Ингрид накинула короткий плащ-манто, подбитый беличьим мехом, что было вполне в пределах традиций, и чувствовала себя отлично.

Позже вышли мужчины, и все вместе гости и семья Сорглана со своими приближёнными отправились на поле, чтоб отблагодарить землю за урожай. В этот день святилищем являлась сама земля, уставшая от трудов, подобно только что родившей женщине, и лучше всего благодарить её было там, где недавно собрали урожай ржи. На колкой стерне Алклета раскинула свежесотканное браное полотенце с красно-белым узором поверх сине-зелёного, сверху каждый пришедший бросил по колоску и что-нибудь ещё – лепешку, немного мёда, завёрнутого в листок, яблоко, горсть запоздалых ягод, орехов, или даже кусочек сырого мяса (ничего, обработанного огнём, кроме хлеба, не позволялось). Потом отошли, и Сорглан, вставший впереди всех, заговорил на языке, который Ингрид с трудом понимала, и то только после пояснений матери – старый язык, существовавший до Свёернундингов:

– Всех питающая и всех растящая, всеприсутствующая и всепрощающая, Матушка наша, Мать-Земля, взгляни на нас, детей своих, малых, несмышлёных…

Он говорил долго, что-то о жизни и о смерти, о жизни, вечной через возрождение, через гармонию – это были очень древние слова и оттого очень чистые, без страстей и наигранности. Слова, идущие из самого сердца, но при этом освящённые временем.