Злюсь на себя самого. В свете последних событий я совсем размяк, делаю ошибку за ошибкой, не вижу очевидных вещей под своим носом. Мне нужно думать о своём здоровье, о работе, а не о кукухе пациентки больницы.
Сначала не распознал, что Аня и Яна одно лицо, потом не почуял подвоха, что девчонка не наркоманка. В ее папке было множество результатов анализов, которые говорили, что она здорова, хоть в армию забирай. Анализ на токсикологические вещества был отрицательный, она не принимала наркотики, что странно для человека, который лечился от их зависимости. От ее вещей пахло травой – где она ее находила в больнице, что если это была не трава?
В Москве будет проще искать ответы на вопросы.
Нахожу Колибри в самолете, листающей журналы, забравшейся в кресло с ногами. Вид у неё воинственный. Видно по лицу, что она машинально переворачивает глянцевые страницы, даже не читая статьи там.
Ставлю пакет перед ней с новой одеждой и обувью, которую купил в аэропорту.
- Переоденься. – стараюсь говорить жёстче, нет настроения спорить. Силу применять тоже не хочу, итак, живого места нет на девчонке. Она смотрит на пакет, потом на меня; вижу, как в глазах тлеет ненависть. Раньше в них был только испуг, а теперь хочет воткнуть мне нож в сердце.
Получается она не знала о брате раньше. Ей успел сказать Тагиров в машине. Что еще он успел ей сказать?
Все же встаёт, сминает пакет и отправляется в туалет. Фыркает и что-то говорит неразборчиво, вряд ли признание в любви.
Ну и черт с ней, нужно отдохнуть.
Легкие опять рвёт на части.
Анна.
Он не говорит со мной. Ни слова. Даже не прикасается. Кажется, что спит, но дыхание не ровное, он просто думает с закрытыми глазами. Даже сквозь шум двигателя самолета слышу слабый хрип из его груди.
Я почти не двигаюсь, кутаюсь в плед с ногами, кусаю губы до крови, не чувствуя боли. Сегодня раны на лице не самые страшные и глубокие из тех, что я получила. Сердце кровоточит намного обильнее, скоро кровь, которая во мне есть, вытечет наружу, я уже чувствую анемию.
Пятичасовой полет длится, кажется, вечность. У меня затекают ноги от неудобного положения, глаза краснеют от сухости, я почти не моргаю, смотрю в страхе на своего тюремщика.
Я обязательно найду способ, чтобы выбраться.
Когда самолёт останавливается, Майлз встаёт и выглядывает в иллюминатор, тяжело вздыхает с хрипом. На лбу прорезаются задумчивые морщинки.
Когда он отходит, мне удаётся увидеть здоровые джипы, гробовозы, не могу вспомнить модель этой страшной машины. Все чёрные, от них веет кровью и мощью, танки на колёсах.
Бортпроводники спускают трап и мы выходим, я двигаюсь машинально, следуя бессловесным указаниям Майлза. Нет смысла пытаться убежать, догонят. У этого мужчины руки, как у осьминога: длинные и их много.
Из одной из машин выходит мужчина, сразу же узнаю его, меня прошибает в холодный пот. Это мужчина со шрамом из больницы.
Его лицо отталкивает, оно ужасно, перекошено и полно злости, шрам делает из него демона, не человека. В близи он еще выше, здоровее. У него холодные, безжизненные глаза, не понятно о чем думает, глядя на нас.
Хочется спрятаться от него.
- Майлз! -тихо, делая акцент на единственной гласной в имени, шипит мужчина. – Я отправил тебя лечиться, а не развязывать войну! Нужно было лечить тебе башку, а не легкие!
Я вся покрываюсь испариной от его ледяного голоса, который ломает кости, от него кровь стынет в жилах. Улавливаю сразу и четко, что он знает моего брата, мою семью и меня здесь он не хочет видеть. А ещё, что он может позволить себе так говорить с Майлзом.
- Какая честь, сам Лука Ханзиевич прибыл встретить меня в аэропорт. – спокойно говорит мужчина и разводит руки, усмехаясь. К моему удивлению они обнялись, крепко и по-братски, хотя они не были похожи внешне.
- По дороге поговорим, сажай девчонку к Мишке, а сам ко мне. – с этими словами мужчина закуривает, выпуская дым через нос. Он не смотрит на меня, но чувствую его взгляд на себе.
- Со мной поедет. – говорит Майлз, не глядя на меня. Я для этих двоих, как пустое место, ничего не значащее. Мое мнение их не интересует, как решат – то и будет со мной.
При мне у мужчин не завязывается разговор. Они молчат всю дорогу, смотрят в окно, почти не моргая. Такие разные и похожие одновременно.
Я пытаюсь ни дышать, ни напоминать им о своём существовании, по возможности раствориться. С такой силой вжимаюсь в дверцу машины, рассматривая свои коленки.
После года жизни в больничке, из событий в которой была только смена блюд, у меня кружится голова от этой карусели.
Оставите. Мне надо выйти.
Даже не замечаю происходящего за окном, не представляю себе куда мы едем. Машина, несмотря на свои габариты, едет бесшумно, пролетает километры за считанные минуты, мчит по серому асфальту, лавируя между другими машинами. Нас сопровождает целый картеж, будто президента.
В моей голове только одна мысль, зудит и не даёт покоя, не оставляет меня. Как Майлз убил моего брата и за что? Эта мысль, как червоточина, отравляет сердце и душу.