Загон

– Завтра я иду на конвертер, – возразил он. – Дерьмо в чан заливать. Сами же велели…

– Опоздаешь немножко. Подробности получишь позже, это не главное. Главное – то, что во-вторых. Тебе поручается акция устранения.

– Как-как? Устрашения?

– Ты все понял, Царапин. Прекрасно понял. И незачем переспрашивать. Лучше, если это будет несчастный случай, правда, на такой класс я не рассчитываю. Сойдет и бытовуха. Адрес запоминай сразу…

– Погодите! Вы что же, палача из меня делаете?!

– Универсала, – веско произнесли в динамике. – Надо уметь не только щупать, но и за горло брать. Все надо уметь.

– Нет.

– Да, гражданин Царапин, да, – сказал голос, особо выделив слово «гражданин».

Намек был вполне ясен. Выбора ему не оставляли.

Как и в тот раз, в самом начале. Тогда он тоже не выбирал. Ему просто объяснили, чего от него хотят, и он согласился. Но это не было ответом на вопрос, потому что и самого вопроса не было. Никто не ожидал, что он откажется, – потому, что отказаться Илья не мог.

– Адрес… – раздалось за ухом.

– Да… – выдавил он. – Говорите, я слушаю.

Ему назвали номер блока, дом и квартиру. И пожелали удачи. Кто называл, кто желал – Илья не имел об этом ни малейшего представления.

За все время сотрудничества с «неотложкой» он видел лишь двоих, и то в сумерках, без лиц. Его перевозили в закрытой кабине, водили по глухим коридорам, всегда – с завязанными глазами. Он даже оправлялся, не снимая повязки. Это было противно, но все же не так, как тридцать лет каторги.

Когда огласили приговор, стоявший рядом охранник ввел Илье антишок. Возможно, в инъекторе было что-то еще – после укола Илья почувствовал симпатию ко всему миру, включая судейскую комиссию. С этим настроением он и добрался до «шкатулки» – узкой комнатки с мягкими стенами. Там Илья мог биться головой сколько угодно. И он бился. И выл, и катался по полу-тоже мягкому…

Адвокат предупреждал, что наказание будет серьезным. По мнению Ильи, серьёзно – это дет пять или семь, и не на каторге, а в обычной тюрьме. Больше трешки ему никогда не давали, и семилетка была бы для него достаточно суровой карой. Но не тридцать.

Прежде, получая то двушку, то трешку, Илья почти не расстраивался, ведь он рисковал сознательно. Вор ворует, полиция ловит – в этом была какая-то глубинная справедливость, некое подобие закона природы.

Иногда охотник побеждал, и Илья, с прибаутками, с воздушными поцелуями в сторону судейской комиссии, отправлялся в тюрьму. Больше всего ему нравилось судиться на западе Европы. Тюрьмы там были хорошие, во многих устраивали «день открытых дверей». Этот праздник называли по-разному, но аббревиатура «DOD» была единой для всех языков. В тюрьмах вообще принято сокращать слова. Быстрее говоришь – быстрей понимают.

ДОД в тюрьме – это то, ради чего стоит соблюдать дисциплину, участвовать в общественно-полезных работах и улыбаться охранникам. В ДОД на территорию. пускали всех: торговых агентов, независимых священников, друзей и жен, а также шлюх и честных нимфоманок. Посетители приносили с собой всякие порошки и таблетки полумедицинского назначения. После обеда в камерах пыхтели и стонали, и до следующего ДОДа заключенные смотрели забавные цветные сны – разумеется, не без помощи порошков.

Руководство на подобные шалости закрывало глаза – ДОД снимал стресс эффективней, чем сотня психологов. По крайней мере, это было лучше, чем массовые побоища и столь же массовые изнасилования.

Однако Илья ни разу не слышал про «дни открытых дверей» на каторге. В неосвоенных районах центральной Австралии никого, кроме ящерицы, в гости не пригласишь.

«Наверно, я не выживу, – решил Илья. – Или не доживу, если в этом есть какая-то разница».

Тридцать лет за то, что всегда оценивалось не выше трех. Пожалуй, на каторге эта история будет иметь успех. Илья воскресил в памяти роковую строку из выставочного каталога:

«М. Куркина. ЖИРАФ ОБЕЗГЛАВЛЕННЫЙ. Середина XXI века Новой Эры. 20х18 см. Холст, масло».

Многие считали этот случай курьезом, но для Ильи он стал катастрофой. По какому-то идиотскому совпадению, в ту самую минуту, когда Илья взламывал охранную систему Пражского музея, в Южно-Сахалинске состоялась конференция ЮНЕСКО, объявившая «Жирафа» достоянием мировой культуры. Когда Илья упаковывал картину в пенал, она уже не принадлежала частному коллекционеру Солу Вайсбергу, она являлась собственностью Тотальной Демократической Республики.

Если б Илья отложил поход в музей на пару часов, все было бы иначе. Старое воровское правило «крадешь у Республики – крадешь у себя» он соблюдал отнюдь не из кокетства. Покушений на государственное имущество правосудие не прощало. Тридцать лет каторги – за картинку размером двадцать на восемнадцать. Аккурат по месяцу за квадратный сантиметр, подсчитал Илья. Сама художница, госпожа Куркина, едва ли потратила на нее и сотую часть этого времени.

Илья лежал на мягком полу «шкатулки» и плакал от отчаяния. И тут появились эти двое. Точнее, сперва погас свет.