Заговор

Первая наша с ней встреча произошла, когда мы с рындой вернулись в гостевую светлицу, в которой нас поселил боярин Требухин, и обнаружили в ней двух обнаженных девушек. Все было просто и естественно, но тогда мне было не до низменных дворовых утех, и тесное знакомство с сельскими гетерами не состоялось. Произошло оно чуть позже, но не у меня, а у оруженосца. Ваня был девственником, влюблялся во все имеющее плавные формы и нежное содержание, и Аксинья стала его первой женщиной. При нашем побеге из имения Требухиных она оказалась с нами, и теперь мы стали жить втроем. Жить втроем, не в том смысле, который могут усмотреть в моих словах некоторые испорченные люди, а в самом обычном, бытовом. Втроем мы проживали в одной избе.

Аксинья оказалась неплохим человеком, была веселой и доброжелательной, только, к сожалению, кроме своего основного ремесла гетеры, не владела никакими другими навыками. Как вскоре выяснилось, она не могла даже зарезать и сварить обычную курицу.

Потому весь наш триумвират и повис на моих отнюдь не богатырских, в бытовом плане, плечах.

Ваня в угаре первой страсти сделался совершенно неуправляем, слепо смотрел вокруг мартовскими (кошачьими глазами и думал только о том, как утащить свою красотку за перегородку избы. Девица-красавица относилась к нему с материнской нежностью, учила тому, что знала и умела, параллельно кося взгляд на меня, как на более подходящий ей по возрасту объект нежных отношений. Мне в нашей троице выпала самая неблагодарная роль добытчика и администратора.

Вот. тут-то и появилась у меня корыстная мечта о вотчине, именьице с парой тысяч душ крепостных крестьян, о верных слугах и послушных холопах, призванных разгрузить плечи государственного человека от непосильных хозяйственных забот. Однако царь награждать меня уделами не спешил и, занимаясь делами исключительной государственной важности, даже ни разу не поинтересовался, в каких бытовых условиях живет его верный подданный. Оно и правильно, как гласит цыганская пословица: «Того, кто наслаждается, чесотка не грызет». Зачем сильным мира сего думать о нас, сирых и убогих!

Глава 3

– Еда в доме какая-нибудь есть? – громко спросил я душным солнечным утром одного из первых чисел летнего месяца июля 1605 года от рождества Христова, просыпаясь в мрачном настроении в съемном доме вблизи Калужской заставы.

– Чего есть? – первой откликнулась Аксинья, без разрешения входя в мою половину избы в одной короткой исподней юбке.

– Еда, спрашиваю, у нас есть? – повторил я, прикрывая льняной простыней свое обнаженное тело и отворачиваясь от чужой наготы.

– Не знаю, осталось ли чего со вчера, надо бы Ваню спросить, – ответила девушка, без спроса присаживаясь на край моей лавки. – Только он еще спит. А тебе ничего другого не нужно?

– Спасибо, нет, иди к себе, – ответил я, придерживая руками простыню, которая вдруг почему-то сама собой начала с меня сползать.

– Жарко нынче, – пожаловалась девушка, удобно устраиваясь своим объемным мягким местом на моем жестком ложе.

– Днем будет совсем пекло, – ответил я дежурной банальностью.

– И сейчас дышать нечем, – пожаловалась она, – посмотри, какая я потная.

Аксинья наклонилась ко мне молочной белизны полным телом и попыталась взять за руку, чтобы я смог на ощупь убедиться в правдивости ее слов.

– Верю, верю, – нервно ответил я, сползая с лавки так, чтобы ее не коснуться. – Мне нужно ехать, разбуди Ваню, пусть оседлает донца.

– А я и не сплю, – тотчас откликнулся обиженным голосом из-за дощатой загородки рында. – Аксинья, ты чего у хозяина делаешь растелешенная?

– Чего, чего, ничего, – сердито ответила она.. – Чего мне тут делать, когда он такой гордый! Хотела пожалеть, да видно хозяин не с той ноги встал!

Меня такие разговоры нимало не трогали. Аксинья принадлежала к типу женщин, которые искренне уверены, что все представители противоположного пола вожделеют заключить их в свои объятия, и всякого, кто к этому не стремится, считают ненормальными или больными. Видимо, только для того чтобы помочь мне выздороветь, она постоянно ко мне и приставала.

– Аксинья, иди ко мне, – опять ревниво заблеял за стенкой рында. – Я по тебе соскучился!

– Быстро вставай и седлай лошадь! – закричал я парню, теряя терпение. – Сколько можно спать!

Как обычно, окрик подействовал, и спустя пятнадцать минут Ваня всунул виноватую голову на мою половину:

– Оседал. Ты куда нынче? Никак, опять к царю?

– Куда надо, – проворчал я, еще не представляя, куда поехать. После вчерашних посиделок во дворце ломило виски, и настроение было отвратительное. Сидеть дома и слушать осторожную возню за тонкой дощатой стенкой я не хотел, заняться было нечем, а душа требовала чего-нибудь прекрасного или хотя бы кислого на вкус.

– Вернусь поздно, – сказал я, прицепляя к поясу саблю, и направился к выходу. – У меня дела...

Донец, увидев меня, приветливо замотал головой. Этого прекрасного коня я добыл, можно сказать, в кровавом бою, полюбил, и, надеюсь, он отвечал мне взаимностью.

– Что, красавец, гулять хочешь? – спросил я, угощая его куском круто посоленного ржаного хлеба.