Заговор

– Это совершенно другая страна, – изумлялась Валерия. – Все улыбаются. Лавки открыты. Много туристов. Безмятежность, лень. И это называется чрезвычайным положением? Да здесь веселее, чем в Германии. А в Берлине и без военного положения чувствуешь напряженность. У людей не лица, а маски.

– Восточная безмятежность обманчива. Сейчас спокойно, а через несколько минут – крики, взрывы, насилие. Потом, не забывай, что Лахор еще не весь Пакистан. Здесь всегда был богатый и процветающий край, в отличие, скажем, от нищего и голодного Карачи. На северо-западе, в «зоне племен», каждый день стычки с террористами, фактически идет война. Хотя правда, что чрезвычайное положение выглядит странновато.

– Вот именно, дорогой ты мой! Ты все видишь и замечаешь. – Валерия взяла Питера за руку и прижала к своей щеке.

– Во всем соглашаюсь с тобой, но заметь – испытываю большую тревогу, ибо скатываюсь на роль подкаблучника, – предупредил Питер.

Валерия прикоснулась губами к его руке, а затем аккуратно положила ее на место. Она еще не исчерпала весь запас своих наблюдений, а излагать их предпочитала не отвлекаясь.

Опасная близость к Питеру, как правило, не позволяла ей довести свою мысль до логического завершения. Ориентиры смещались, и было уже не до логики.

– Вот именно! Ты согласен. Да и как можно не увидеть очевидное! – сообщила Валерия, несколько преуменьшая наблюдательность Питера, которую только что с таким жаром похвалила. – Сначала запретили все независимые телеканалы, а теперь каждый день можно смотреть этот, как его, «Dawn News» на английском языке. В Германии цензуры больше, чем на этом канале, – костерят Мушаррафа так, что перья летят. Ты видел, сделали прикольную заставку: «free press» корчится, как бумага на огне, и превращается в слово «repression». Си-эн-эн и Би-би-си – пожалуйста, смотри, сколько угодно. А они показывают, как полиция разгоняет адвокатов. Больше ничего.

– М-да, самые воинственные адвокаты – здесь, в Пакистане. Я как-то иначе воспринимал эту профессию, – многозначительно заметил Питер. – Постоянно кого-то арестовывают и тут же отпускают. Говорят, что Мушарраф – мягкий диктатор. Это, конечно, внушает определенные надежды, но уж очень похоже на фарс.

– Если смотреть только Си-эн-эн и не выходить на улицу, то впечатление, что все кипит, бушует и сейчас взорвется, а выбираешься из гостиницы – спокойно. – Валерия красноречиво развела руками, что можно было расценить как удивление и как приглашение к прогулке.

– Не всегда спокойно. Ты же помнишь про взрывы в Карачи, когда приехала Беназир?

– Тогда ты оказался прав. А кстати, почему ты не пытался отговорить меня от поездки в Лахор? Здесь тоже какой-то марш протеста. Мы за этим сюда приехали?

– Никаких манифестаций не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Сегодня арестуют Беназир, а марш запланирован на завтра.

– Тогда поедем к ее дому! Я хочу запечатлеть это для истории.

– У тебя своеобразный дар: ты все время пытаешься оказаться в ненужное время в ненужном месте. Тебя арестуют вместе с Беназир. Фотоаппарат отберут и вышлют из страны.

– На это я не согласна. Опять пугаешь меня, Питер! Знаешь, что это бесполезно, – возмутилась Валерия, но тему развивать не стала. Тем более что Штайнер замолчал и стал демонстративно собирать вещи. – Мы куда-то едем? – беззаботно поинтересовалась Валерия.

– Бери фотоаппарат, едем в пресс-клуб. Там все и узнаем.

В культурном центре, выделенном для журналистов, приехавших в Лахор якобы для того, чтобы освещать открытие международного театрального фестиваля, а на самом деле, конечно же, из интереса к маршу оппозиции, было многолюдно. В шумной толпе все уже знали, что сейчас состоится арест Беназир Бхутто.

«Чрезвычайное положение напоминает дешевый спектакль. Власти и Беназир в нем актеры, люди с улицы – статисты, а журналистская братия – благодарные зрители», – подумал Питер.

Знакомый корреспондент германского радио и телевидения пригласил Питера и Валерию за свой столик, стоящий у самого экрана, установленного перед гудящим залом.

Валерия заказала китайский зеленый чай, а Питер – черный. Других видов чая он не признавал, полагая, что их вкус слишком напоминает сушеную траву с непонятным запахом.

На экране возникли смутные очертания дома, в котором остановилась Беназир Бхутто, чтобы возглавить «поход» из Лахора на Исламабад. Затем во мраке появились озабоченные лица полицейских. Камера показала чью-то спину, забор, опять дом и полицейские автомашины.

Домысливая ситуацию, германский тележурналист забубнил в микрофон: