Заговор адмирала

— На прощание мы подарим вам корзину самых красивых гортензий, которые растут и уже сейчас цветут в нашей оранжерее, — откликнулась Магда, которой, судя по всему, и принадлежала эта идея. — Императрица Зизи очень любила эти цветы, их чудный запах, и украшала ими залы Гёдёллё. Это она приказала, чтобы они росли на террасе дворца.

— Благодарю вас, — со смущением ответила Маренн. — Я даже не могла рассчитывать на такой прием, ведь, собственно, я ничего ещё не успела сделать для Венгрии.

— Для неё достаточно сделали ваши предки, — мягко ответила Магда, — и это память о них. Добрая, благодарная память, которую они заслужили.

— Мне даже жаль, что прежде я не приезжала в Венгрию, — Маренн покачала головой. — И я очень хорошо понимаю сейчас свою прабабушку. Я так же, как она, полюбила Венгрию всего за два дня, что здесь нахожусь. Я не смогу украсить гортензиями самолет, но я оставляю с вами привязанность моего сердца.

ЧАСТЬ 2

Едва Маренн прибыла из группы армий «Центр», где в середине сентября 1944 года Красная армия нанесла удары в направлении Таллина и Риги, Шелленберг немедленно вызвал её к себе в Гедесберг.

— Пока ты была в Прибалтике, положение в Венгрии значительно обострилось, — сообщил Вальтер, встретив гостью у дверей своего кабинета, и тут же спросил обеспокоенно: — Как Ральф? Мне доложили, что он серьезно ранен.

— Да, — подтвердила Маренн, снимая шинель и бросая на стул у двери, — проникающее осколочное ранение грудной клетки с множественными внутренними разрывами и повреждениями, это очень серьезно. Также задета нога выше голени, раздроблена кисть, но это ерунда. Я сделала ему первую операцию ещё в Таллине. Сейчас надо дождаться, чтобы стали очевидны результаты, но я уверена, что потребуется ещё одна операция.

— Вы выходили из окружения?

— Да, большевики нанесли удар ночью, неожиданно, и в темноте всё смешалось, но глубоко прорваться они не смогли. Командование группы армий «Центр» быстро провело перегруппировку, и врага остановили, но мы оказались отрезаны, и пришлось пробиваться к Таллину. В перестрелке Ральфа задели дважды.

— Как его состояние?

— Как и положено, при таком ранении — стабильно тяжелое, — Маренн вздохнула, устало опускаясь в кресло. — Не сомневайся, что я сделаю всё возможное. Обязательно поставим его на ноги. Ничего смертельного нет. Главное, что нам удалось сравнительно быстро доставить его в Шарите, и мы сохранили драгоценное время. Если бы мы застряли в тылу большевиков ещё на сутки-двое, я не говорила бы так уверенно, но здесь мы справимся, несомненно. На всякий случай я попросила доктора Грабнера осмотреть Ральфа, ведь Грабнер приобрел огромный опыт за три года службы на Востоке в дивизиях СС «Мертвая голова» и «Дас Райх». Грабнер со мной согласен — Ральф выкарабкается, и сравнительно благополучно.

— У меня ещё не было возможности навестить Ральфа, но я обязательно приеду сегодня вечером, — пообещал Шелленберг и уточнил: — Он в сознании?

— Да, конечно, — ответила Маренн. — Уверяю тебя, положение его улучшилось по сравнению с тем, что было в Таллине. Спасибо, что предоставил отпуск Джилл, — вспомнила она. — Моя дочь неотлучно сидит в клинике при Ральфе, хотя толку с этого никакого. Скажу честно, что сиделка из моей дочери плохая — только эмоции, переживания. Зато при Ральфе две опытнейшие медсестры, так что от Джилл требуется исключительно моральная поддержка. Правда, и с этим моя дочка справляется не очень, — Маренн сокрушенно покачала головой. — Гибель Штефана в прошлом году была для неё страшным ударом. Она напугана, и этот страх все ещё живет в ней. Она боится потерять Ральфа, боится потерять меня. Каждое малейшее ухудшение, даже временное, в состоянии Ральфа вызывает у неё панику, так что у меня появился ещё один пациент, по психиатрической части. Приходится беседовать с Джилл, успокаивать. Но я не упрекаю её, я понимаю её состояние. Она же не фон Габсбург, так что немецкая няня не учила её улыбаться и скрывать, когда коленка разбита и болит, и хочется плакать и пожаловаться маме. Надо терпеть, потому что принцессам австрийского дома плакать неприлично. Это моя бонна сделала меня такой, — Маренн улыбнулась, — молчаливой, сдержанной, закрытой. Это так не нравится Скорцени и прочим, но так было принято при австрийском дворе, там воспитывали такие характеры. Моя бонна всегда говорила мне: «Помните, ваше высочество, что Мария-Антуанетта взошла на эшафот, не проронив не слезинки, тогда как французские аристократки бились в истерике. Вот что значит быть фон Габсбург. А у вас всего лишь разбита коленка».

Маренн снова покачала головой: