Заговор «Аквитания»

– Знаешь, Хаим, на войне случаются странные вещи, и с пленными, и с теми, кто держит их в плену. Слишком уж многие факторы взаимодействуют в этой жесткой игре. Агрессивность, страх, храбрость, стойкость и, не в последней степени, любопытство, особенно в тех случаях, когда участники ее принадлежат к столь различным культурам, как Восток и Запад. Возникает какое-то противоестественное родство душ, вызванное усталостью, а возможно, и чем-то еще. Национальная враждебность не уменьшается, но между партнерами, вступившими в эту игру не по своей воле, возникает чувство общности. Самое удивительное, что это чувство появляется прежде всего у тюремщиков. Пленные постоянно одержимы мыслями о свободе и выживании, те же, кто держит их в плену, начинают постепенно сомневаться в беспредельности своей власти над жизнями других людей. Они начинают понимать, что значит оказаться в шкуре другого игрока. Все это – часть того, что психиатры называют теперь стокгольмским синдромом.

– Ей-богу, не понимаю: что хочешь всем этим сказать? Ты рассуждаешь, как эти зануды из кнессета: с одной стороны, с другой стороны… а в сущности – сплошная болтовня.

– Да, Хаим, ты – неделикатный человек. Я все это время пытаюсь объяснить тебе, что, пока Конверс копил в себе ненависть и лелеял мечту о побеге, его тюремщики начали уставать от этой игры, и в конце концов, если верить моему осведомителю, они сохранили ему жизнь просто из уважения к сильной личности, а он воспользовался этим и убежал.

К удивлению Абрахамса, специалист по электронике, по-видимому, решил, что этих объяснений вполне достаточно.

– Ну и что? – спросил сабра.

– А вот и то. Побудительные причины и образ врага у него примерно те же, что и у тебя, но совсем по другим причинам, естественно. В конечном счете ты стремишься к подавлению любых восстаний или революций в любой стране третьего мира, а особенно в мире исламском, ибо ты знаешь, что революции эти инспирируются марксистами, читай – Советами, и представляют собой прямую угрозу Израилю. Так или иначе, но именно эта всемирная угроза и заставила всех вас создать эту организацию, и тут, как я считаю, вы поступили совершенно правильно. Власть уже давно должна перейти в руки военно-промышленного комплекса, и сейчас этот час настал. Ваш союз должен направлять действия правительств свободного мира, иначе мир этот падет под ударами наших врагов.

Специалист снова умолк. Хаим Абрахамс с трудом удерживался от того, чтобы снова не закричать: «Ну и что?»

– Неужели ты не понимаешь? Этот Конверс – один из вас. В пользу этого говорит буквально все. У него есть побудительные мотивы и враг, представший ему в самом неприглядном свете. Он преуспевающий адвокат, хорошо зарабатывающий в одной весьма консервативной юридической фирме, клиенты его – представители самых богатых корпораций и конгломератов. Он сам, его окружение, его жизненный опыт – все говорит за то, что он выиграет от вашей поддержки. Опасения возникли у вас из-за неортодоксальности его методов, которым я сам не могу найти объяснения, однако может статься, что они не так уж и неортодоксальны, если учесть сложность взятой им на себя задачи. Рынки всегда полнятся слухами, поэтому так высоко и ценятся скрытность и отвлекающие маневры. В любом случае он не стремится уничтожить вас, он ищет союза с вами.

Абрахамс поставил стакан на пол и выбрался из кресла. Уперев подбородок в грудь и сцепив руки за спиной, он молча начал расхаживать взад и вперед по комнате. Потом остановился и поглядел на специалиста.

– Предположим, только предположим, – сказал он, – что всемогущая и всеведущая Моссад ошиблась и тут кроется что-то такое, чего вы не смогли раскусить.

– Мне трудно в это поверить.

– Но это возможно!

– Судя по полученной нами информации, очень сомневаюсь. С чего бы?

– А с того, что я носом чую – здесь что-то не то!

Человек из Моссад не отрываясь смотрел на Абрахамса, как бы изучая его лицо или пытаясь взглянуть на возникшую проблему с другой точки зрения.

– Тогда, Хаим, имеется еще одна возможность. Если этот Конверс не тот, кем я его считаю, что противоречит всем сведениям, которые я собрал о нем, значит, он – правительственный агент.

– Вот это я и чую, – тихо сказал сабра.

Теперь наступила очередь специалиста впасть в задумчивость.

– Я привык уважать твой нюх, – сказал он наконец с тяжелым вздохом. – Я, дружище, не всегда одобрял твое поведение, но к чутью твоему относился с уважением. А как считают остальные?

– Считают, что он врет и покрывает кого-то, кого он знает, а возможно, и нет, если его используют в качестве разведчика, в качестве «головного дозора», как выразился человек из Пало-Альто.

Электронщик из Моссад по-прежнему смотрел на сабру, но не замечал его: ему виделись абстрактные фигуры, сложные схемы и переплетения, доступные пониманию очень немногих. Осознание этих абстрактных истин пришло к нему в результате целой жизни, проведенной за анализом видимых и тайных явлений, в борьбе с расовыми врагами и врагами закона, в парировании ударов в спину в полной и глубокой темноте.