Заговор бумаг

— Тогда, — возбужденно сказал я, — получается, что каждый, кто имел с отцом какие-то дела, будет под подозрением? Таких людей очень много. Может быть, есть какие-то списки его клиентов за последнее время?

Дядя покачал головой:

— По крайней мере, я таких списков не нашел.

— Может быть, вам известен кто-то, кто был бы особенно заинтересован в уничтожении моего отца?

Дядя решительно мотнул головой, словно хотел поскорее прогнать неприятную мысль:

— Не знаю. Как я уже сказал, твоего отца ненавидели многие, кто боялся новых финансовых механизмов. Но чтобы у него был заклятый враг — нет, не думаю. Ты должен начать свое расследование с этого Герберта Фенна, кучера, который его переехал. — Он сжал кулак и ударил им по ладони.

Поняв, что дяде больше нечего мне сказать, я поднялся и поблагодарил его за помощь.

— Естественно, я буду держать вас в курсе.

— А я буду еще искать что-нибудь, что может оказаться полезным.

Мы с дядей тепло пожали друг другу руки — на мой взгляд, может быть, слишком тепло, поскольку он смотрел на меня с отеческой любовью, в то время как я мог сказать ему лишь то, что я не его сын и что во мне он своего сына не найдет.

Церемонно распрощавшись с тетей и с Мириам, я вышел из дома и отправился на Хай-стрит, где нанял экипаж, который отвез меня назад к миссис Гаррисон.

Я был рад, что получил столько сведений, хотя пока не знал, с чего начать. Одно, впрочем, было ясно. За время, прошедшее после моего первого разговора с мистером Бальфуром, я пришел к согласию с его ходом мысли. Возможно, это явилось результатом разговора с Адельманом в его экипаже, возможно — результатом осознания много всей сложности механизмов финансовых рынков, в которых так хорошо разбирался мой отец. Не могу точно сказать почему, но я понял, что теперь мною движет убежденность: мой отец был убит.

Однако меня тревожил один вопрос, оставшийся без ответа. Он касался врагов моего отца. Я не мог понять, почему дядя лгал мне так беззастенчиво.

Глава 11

Я вернулся в свои комнаты в доме миссис Гаррисон и, налив стаканчик портвейна, сел при свете дешевой сальной свечи, раздумывая о том, что, может быть, мы с дядей просто неправильно поняли друг друга. Я спросил его, не было ли у моего отца каких-нибудь грозных врагов, и мой дядя сказал, что не было. Могло ли статься, что он не хотел вспоминать о неприятных обстоятельствах прошлого? Мог ли он думать, что враг, затаивший ненависть много лет назад, не может быть опасным сегодня? Или, может быть, за те десять лет, что я не жил в Дьюкс-Плейс, мой отец примирился с человеком, который поклялся его уничтожить?

Я хотел было уточнить вопрос и поинтересоваться у дяди, не было ли у моего отца такого заклятого врага в прошлом,но побоялся, что, если стану настаивать, он назовет имя, которое я и так знал, и, кроме того, мне было любопытно, почему он молчит, оттого и решил не настаивать. Не утаил ли он от меня эти сведения, полагая, что мне ничего не известно об этом враге? Не думал ли он, что отец вряд ли стал бы рассказывать об этом человеке мне, своему непокорному сыну? Или дядя рассчитывал, что эти воспоминания стерлись из моей памяти в результате всех злоключений и невоздержанности?

Не важно, по каким причинам дядя утаил от меня это имя, но я никогда не забуду Персиваля Блотвейта.

Я так до конца и не понял, в чем заключался конфликт между моим отцом и Блотвейтом, поскольку возник тот, когда мне было лет восемь, но я знал достаточно, чтобы понять: либо мой отец получил обманным путем у Блотвейта некую сумму денег, либо Блотвейт так думал. Все, что мне было известно, когда я был ребенком, — так же как и в тот вечер, когда я сидел в своей комнате у миссис Гаррисон, — это что Блотвейт обращался к отцу по некоему делу, что-то купить или продать, точно не знаю. В тот холодный зимний вечер, когда снежные сугробы выросли до окон первого этажа нашего дома, я понял только это. Мистер Блотвейт появился, когда мы ужинали, и сказал, что ему необходимо поговорить с отцом. Мы сидели за столом, мой брат Жозе и я, а отец, выглядевший суровым в своем белом парике и темном, слегка поношенном платье, сказал слуге, что не может принять этого господина. Слуга исчез, поклонившись, но спустя несколько секунд, как мне показалось, в комнату ворвался весь в снегу толстый, коренастый мужчина в длинном черном парике и в ярко-красном камзоле. Он казался гигантом от распиравшего его гнева и глубочайшего, нескрываемого презрения к моему отцу.

— Лиенцо, — зашипел он, как кошка, — вы разорили меня!

Наступило молчание. Я ждал, что отец вскочит, разгневанный такой грубостью, но он сидел неподвижно, глядя в свою тарелку и опустив голову, словно боялся, что если посмотрит в глаза незваному гостю, это приведет к насилию.

— Вы можете поговорить со мной завтра вне дома, мистер Блотвейт, — наконец сказал он тихим, дрожащим голосом. Капли пота, отражаясь в оранжевом свете камина, блестели на его лице.

Блотвейт расставил пошире ноги, словно приготовился к атаке.