«28-го февраля. Вторник.
Лег спать в 3 1/4, т. к. долго говорили с Н.И. Ивановым, кот. посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 час».
А в этот час царскосельский дворец окружили революционные солдаты. Дворцовые караулы никакого сопротивления не оказали. Лейб-гвардейцы стрелкового полка сами, едва узнав о восстании в столице, надели на шапки красные банты. За ними последовали и другие царскосельские части. В государевом конвое, собственном его императорского величества сводном полку, в дворцовой полиции, гвардейском экипаже не оказалось ни одного, кто бы сделал хоть один выстрел. Наоборот, все устремились навстречу повстанцам.
Солдаты с красными бантами вошли во дворец. В дверях покоев им преградила путь Александра Федоровна. Бледно-зеленое лицо ее было искажено гримасой ненависти.
Никто не знал, что же делать дальше. Ограничились тем, что у всех выходов из дворца выставили часовых.
Но в это же время по линиям железных дорог неслись донесения — из Двинска, Минска, Синявки, Креславки, Луцка: грузятся пехотные полки, батареи, кавалерия, гвардейские части… Головные эшелоны уже прошли Псков. Начальник кавалерийской дивизии князь Трубецкой доносил флигель-адъютанту Иванову: «В 16 часов выбыл со станции Минск с эшелонами».
Глава четвертая
1 марта
Антон не напрасно понадеялся на брата Наденьки. Правда, днем никого разыскать не удалось — все были на том берегу, в центре Питера, да и сам Сашка, наспех перекусив, умчался выполнять поручение, добывать какие-то листовки.
Вечером вернулся ошалело возбужденный, с сияющими глазами и повел. Девушка отправилась с ними. Как ни уговаривал Антон, она не прилегла поспать после дежурства: хлопот по дому с уборкой, стиркой и готовкой хватило до самых сумерек. Лицо ее осунулось, под глазами синие круги.
— Куда же ты с нами?
— Вы еще слабый, за вами нужно ухаживать, — упрямо ответила она.
Каково же было удивление Путко, когда Сашка от первого ко второму, от второго к третьему, по известной, давно испытанной самим Антоном цепочке, в конце концов, уже ближе к полуночи, привел его в дом на Кушелевке, где жил Иван Горюнов — тот самый рабочий с Металлического, которого утром спрашивал Антон у заводских ворот и который был одним из учеников его кружка еще в пятом году!.. В первое мгновение Путко даже не поверил: из тощего, тонкорукого подростка Горюнов вымахал в широкоплечего детину-усача. И Ваня не признал своего учителя. Да, если посмотреть его глазами, то как мог и он сразу слить воедино облик вихрастого, восторженного и робеющего перед фабричными агитатора-студента с хромоногим мужчиной, чья борода была уже проморожена сединой?..
И все же:
— Ванька!
— Неужто Мирон?.. Обнялись.
— Вот ты какой стал!
— А тебя, слыхивал, тю-тю, куда Макар телят не гонял. Беглый? Шинель и костыль для маскировки?
Нет, с фронта, из лазарета. Можешь теперь не Мироном, а по-настоящему, Антоном… Рассказывай!
Но поговорить по душам не удалось: в дом Горюнова врывались без стука, без «здравствуй-прощай» люди. Требовали, спрашивали, вызывали.
— Шарики-ролики в башке ходуном ходят, — оправдывался, возвращаясь к гостю, Иван. — Хлеб выпекать надо, на голодуху долго не протянешь. Оружие добывать надо. Трамвай пускать надо. Ухо востро держать надо!.. Вчера-позавчера меньшевиков да эсеров у нас на Выборгской слыхать не слыхивали, ни гу-гу, как мыши в подполе сидели, когда сверху кот Николашка ходил. А нонче расхрабрились, кричат-агитируют на каждом углу! Но у нас на Выборгской ихний номер не выгорит!..
Снова его требовали куда-то.
— На, прочти, чтоб знать нашу большевистскую линию! — он сунул в руки Путко листок, а сам вышел из комнаты.
Это было воззвание Выборгского комитета партии к рабочим и солдатам.