Заговор Горбачева и Ельцина: кто стоял за хозяевами Кремля?

Итоги обсуждения подвел Горбачев: «В принципе решение о том, что Ельцина надо освобождать от работы, как он и сам просит, в Политбюро уже созрело и раньше. Иначе — беспринципность. Сегодняшний день еще раз подтвердил правильность оценок на пленуме. Убежден, что мы верно поступили, не став (хотя было сильное давление членов ЦК) решать этот вопрос на пленуме ЦК. Но сейчас откладывать уже нельзя. Надо будет встретиться с секретарями райкомов, обсудить предварительно на бюро МГК, а затем на пленуме. Видимо, необходимо поручить это генеральному секретарю. Как считаете?»

Реплики: «Конечно, ведь это Москва»[217]

Исходили из того, что советский человек не имеет права на проявление слабости.

Попытка самоубийства, если эта версия была верной, и вовсе рассматривалась как непростительный проступок, недостойный коммуниста-руководителя. Теперь уж точно Борис Николаевич утратил моральное право руководить столичной партийной организацией…

Вот так в кабинете генерального секретаря на Старой площади шло обсуждение вопроса о Ельцине, судя по дневниковым записям Воротникова. Ни капли сочувствия или доброжелательности.

Конечно, если бы члены Политбюро знали, или хотя бы догадывались, что никакой попытки самоубийства не было, а было лишь весьма примитивная инсценировка суицида, то обсуждение этого поступка шло бы совершенно по другому сценарию. Однако инсценировку суицида еще надо было доказать, тем более что не понятна цель подобного поступка. Давайте разберемся. Ельцин в «Исповеди…» отвел много места тому факту, как безжалостно с ним поступили, когда его, почти чуть ли не в коматозном состоянии, выволокли для «разборки» на Пленум МГК буквально через два дня после «срыва». По воспоминаниям Александра Коржакова, — «Правду о том, что случилось в комнате отдыха, долго скрывали. В тот день смена была не моя; я ничего не знал. Меня очень насторожило, что по команде Наины у Ельцина поотбирали вдруг все стеклянные и колющие предметы: бокалы, рюмки, вилки, ножи.

Только через несколько дней врачи мне рассказали, что Борис Николаевич якобы упал на ножницы». Именно эту версию приняли «за основу» члены Политбюро, посчитав, что травма пустяковая и можно начинать разборку. Б. Ельцин вспоминает:

«Вдруг утром 11 ноября раздался телефонный звонок. АТС-1 «кремлевка», обслуживающая высших руководителей. Это был Горбачев. Как будто он звонил не в больницу, а ко мне на дачу. Он спокойным тоном произнес «Надо бы, Борис Николаевич, ко мне подъехать ненадолго. Ну, а потом, может быть, заодно и Московский Пленум горкома проведем». Говорю, я не могу приехать, я в постели, мне врачи даже вставать не разрешают. «Ничего, — сказал он бодро, — врачи помогут» — Обратим внимание, что Горбачев его вызывает сначала на Политбюро («…ко мне подъехать»), где предварительно будет обсуждаться вопрос о возможности («может быть») для его «разборки» на Пленуме. Ну привезли бы на заседание Политбюро «полутруп» Ельцина, неужели не нашлось бы в сердцах этих «людоедов» хоть капли жалости, чтобы повременить с отправкой больного человека «на Голгофу». Да здоров он был как буйвол, а царапина от злополучных ножниц уже не могла беспокоить настолько, чтобы симулировать кризисное состояние всего организма, которое так мастерски расписал Ельцин:

«Этого я никогда не смогу понять. Не помню в своей трудовой деятельности, чтобы кого бы то ни было — рабочего, руководителя — увезли больного из больницы, чтобы снять с работы. Это невозможно. Я уже не говорю, что это элементарно противоречит КЗОТу, хотя у нас вроде к руководителям КЗОТ отношения не имеет. Как бы плохо Горбачев ни откосился ко мне, но поступить так — бесчеловечно, безнравственно… Я от него просто этого не ожидал. Чего он боялся, почему торопился? Думал, что я передумаю? Или считал, что в таком виде со мной как раз лучше всего на Пленуме Московского горкома партии расправиться? Может быть, добить физически? Понять такую жестокость невозможно…

Я начал собираться. Послушные врачи, запрещавшие мне не то что ехать куда-то, просто вставать, двигаться, принялись накачивать в меня затормаживающие средства. Голова кружилась, ноги подкашивались, я почти не мог говорить, язык не слушался, жена, увидев меня, стала умолять, чтобы я не ехал, просила, уговаривала, требовала. Я почти как робот, еле передвигая ногами, практически ничего не понимая, что происходит вокруг, сел в машину и поехал в ЦК КПСС.

Жена, изведенная за эти дни моей болезнью, не выдержала и «резко высказала начальнику Девятого Управления КГБ Плеханову: это садизм, как вы посмели отпустить больного, вы зачем-то охраняете его, а теперь сами из-за своей трусости можете его убить… Ему, конечно, ответить было нечего, он был винтиком Системы, которая продолжала «замечательно» функционировать. Надо Ельцина охранять — будем охранять, его положено больного привезти, ничего не соображающего, — привезем. Я думаю, они бы меня и из могилы доставили куда угодно, на любой пленум, если бы поступило задание.