Заговор Горбачева и Ельцина: кто стоял за хозяевами Кремля?

«Самый запомнившийся — это ночь с 20 на 21 августа 1991 года. В этом были и трагедия, и фарс. Трагедия — это люди, находящиеся вокруг Белого дома, а фарс — происходившее тоже самое в его пределах. Отцы русской демократии праздновали там победу над Горбачевым. Именно тогда я в первый раз в жизни понял, что я служу не тому человеку»[437].

А этот человек, упоенный победой над Горбачевым, решал стратегическую задачу — немедленно уничтожить КПСС. Активно помогал ему в этом главный теоретик «ельцинизма» Г. Х. Попов, который подготовил и осуществил «три акции»: «Во-первых, надо было попытаться заставить Горбачева самого объявить о выходе из КПСС, объявить о разрыве с ЦК, поддержавшим путчистов, о ликвидации аппарата КПСС. Но он был явно не готов к этому. Помню, мы с Юрием Лужковым зашли к нему в Кремль. Он обсуждал со своим окружением вопрос о том, оставаться ли Генсеком ЦК КПСС. Он пригласил нас поучаствовать в обсуждении. Мы быстро поняли, что Михаила Сергеевича его окружение почти убедило остаться на посту. Я резко высказался за немедленный уход с поста Генсека. Михаил Сергеевич слушал внимательно, но я чувствовал, что колебания есть. Тогда начал говорить Юрий Лужков с присущей ему жесткостью хозяйственника. Если мою позицию Горбачев предвидел, то напор Лужкова был для него полной неожиданностью, и решение об уходе было принято. Лужков практически продиктовал и текст заявления. Примечательно, что окружение Горбачева при нас молчало. А как только мы ушли, то они, видимо, принялись за свое. В итоге заявление было существенно ухудшено в политическом отношении. И его задержали на много часов, в результате оно появилось после Указа Ельцина о запрете КПСС. Горбачев еще раз упустил шанс включиться в послепутчевый процесс не в качестве плывущего по течению, а в качестве организатора.

Вторая акция касалась Москвы. 23 августа собралась сессия Моссовета. На ней я предложил взять под контроль здания райкомов КПСС, чтобы не дать им возможности уничтожить следы своего участия в путче. Депутаты меня поддержали. На этой же сессии мы сделали то, чего не сделал Верховный Совет России в отношении своих депутатов, — мы лишили депутатского мандата лидера МГК КПСС Юрия Прокофьева. Если бы у нас была директива Верховного Совета, мы бы изгнали тогда из Совета еще человек двадцать-тридцать. Думаю, что и руководство Моссовета сменилось бы, т. к. активно в дни путча действовал в президиуме Моссовета только Седых-Бондаренко. Он мужественно оставался в здании Моссовета вместе с заместителем премьера правительства Музыкантским после того, как мы с Лужковым перешли в Белый дом.

Словом, Моссовет действовал не в пример Верховному Совету активно. Хотя и он не начал с анализа того, чем занимался каждый его депутат в дни путча.

Третья акция касалась уже всей КПСС. Мы видели, что Верховный Совет России ничего не делает. Горбачев тоже готов только к личной акции — отказаться от поста Генсека. Вся надежда была на Бориса Ельцина. И он мужественно принял на себя всю ответственность за запрет КПСС. Он с присущим ему исключительным пониманием народных настроений видел, что народ недоволен. Он не знает, чем именно, но чувствует, что путч требует иной реакции, чем то, что он видит по телевизору. И Ельцин подготовил указ о КПСС.

Этот указ собирались огласить в зале Верховного Совета России именно тогда, когда будет встреча депутатов с Горбачевым. Депутаты сами указ не примут — это очевидно, но выступить против тоже не решатся — обстановка не та на улицах. А Горбачев будет недоволен, но и он в присутствии депутатов не решится протестовать.

Эту акцию Ельцина надо было мощно поддержать. Что можно было сделать в Москве? Наши размышления все больше концентрировались вокруг занятия базы КПСС — зданий ЦК и МГК.

Еще 23 августа народ собирался вокруг здания ЦК. Мне звонил сначала Примаков, затем Горбачев. Просили предотвратить погром. Я в тот день еще рассчитывал на нормальное развитие процесса ликвидации КПСС. Мы послали депутатов, сотрудников мэрии и префектур, активистов Демократической России». Людей удалось передвинуть от здания ЦК КПСС на площадь Дзержинского.

Но 24 августа вновь усилилось стихийное недовольство масс характером развития послепутчевских событий. Людей можно было понять: для чего погибли ребята возле Белого дома, если все остается по-старому? Нужны были зримые, осязаемые, наглядные доказательства перемен. Памятники снести — но ведь это утешение для думающих на самом элементарном уровне. Все, кто размышлял — а это было подавляющее большинство, — понимали, что снятие мраморных или бронзовых фигур — итог явно недостаточный. Настроения подогревались крайними антикоммунистическими партиями и группировками. Кое-кто из структур КПСС хотел обострения ситуации, чтобы на фоне разгула и погромов акции ГКЧП выглядели бы невинными детскими забавами. Были и те, кто успел за три дня ГКЧП настрочить массу доносов и в ЦК, и в МГК, и в КГБ и теперь рвался первым войти в их здания, чтобы все сжечь.