Заговор Горбачева и Ельцина: кто стоял за хозяевами Кремля?

А пока наша Таня учится в школе и с виду кажется скромной и прилежной ученицей.

— Я хорошо помню Таню. До восьмого класса она была круглой отличницей, — вспоминает учительница географии Галина Стеблова, — Правда здоровье у нее было слабенькое, в старших классах она сильно болела и практически не посещала школу. Ее освободили от многих экзаменов, поэтому на золотую медаль она не могла претендовать. Меня очень удивило, что у Тани не было близких подруг, не было людей, к кому она проявляла бы больше теплоты и внимания, чем к другим. Она всех одноклассников держала на дистанции, на расстоянии от себя»[181].

Постепенно Ельцин стал осознавать, что все его потуги переломить ситуацию, — сделать Москву образцовым городом, а москвичей счастливыми, приводят к обратному результату: элита, гонимая Ельциным, затаила на него злобу, а простые москвичи стали разочаровываться в Ельцине, обещавшим им через год-два «переломить ситуацию». Он понял, что практически весь арсенал его кавалерийских наскоков на проблемы, которые тормозят горбачевскую перестройку (в которую он по-прежнему верил) уже исчерпан, и ничего нового он москвичам предложить не сумеет. Разочарование переходит в раздражение и недовольство: почему в целом ничего не меняется, хотя принимаются разумные решения, выдвинуты на руководящие посты новые, энергичные люди? Сначала москвичи восхищались Ельциным, расчищающим «авгиевые конюшни», сменившим целую генерацию партийный чиновников, обвиненных во всех тяжких грехах. Потом острота впечатлений притупилась, москвичи видели, что на смену «старых» чиновников пришли новые, но они оказались точно такими же. Все понимали, что самый распрекрасный секретарь райкома не в состоянии наполнить магазины продуктами и построить необходимое количество квартир для москвичей.

В ЦК партии валом повалили жалобы на Ельцина от обиженных им чиновников. Партийная элита искренне считала, что Ельцин подрывает основы существующей власти (что на самом деле так и было). Эти жалобы находили понимание в ЦК и особенно у второго, по занимаемой должности в партийной иерархии, секретаря ЦК Е. К. Лигачева. Горбачев полностью доверял второму секретарю, поручив ему заниматься делами, которыми он не хотел заниматься сам: проводить кадровую чистку, осуществлять повседневный контроль за исполнением решений Центра, короче говоря, потуже закручивать партийно-кадровые гайки. Лигачев возомнил себя всезнающим функционером, держался нарочито строго и жестко, считая, что любое проявление либерализма, нарушение иерархии взаимоотношений между начальниками и подчиненными губительно для руководящей и направляющей роли партии. Немудрено, что лучшей кандидатуры на роль «мальчика для битья», чем Б. Н. Ельцин, не могло быть, хотя Лигачев не давал «спуску» и другим партийным функционерам. Но Ельцину, который был «под рукой», доставалось больше, чем другим. Кроме того, Егор Кузьмич вероятно полагал, что он обязан строго спрашивать с Ельцина, поскольку тот был его «крестником» и по гроб жизни обязан Лигачеву за свой перевод в столицу. Как уже отмечалось, они были оба упрямыми и самолюбивыми и конфликт между ними был неизбежен.

Вот как сам Ельцин описывает сложившуюся ситуацию накануне предстоящих событий, в результате которых он не только был «изгнан» с московского «престола», но на некоторое время превратился в политического изгоя:

«Несмотря на, казалось бы, явные перемены к лучшему, на эмоциональный всплеск, подхлестнувший всю страну, я чувствовал, что мы начали упираться в стенку. Что просто новыми красивыми словами про перестройку и обновление на этот раз отговориться не удастся. Нужны конкретные дела и новые шаги вперед. А Горбачев эти шаги делать не хочет. И больше всего он боится прикасаться к партийно-бюрократической машине, к этой святая святых нашей системы. Я в своих выступлениях на встречах с москвичами явно ушел дальше. Естественно, ему обо всем докладывали, отношения стали ухудшаться.

Постепенно я стал ощущать напряженность на заседаниях Политбюро по отношению не только ко мне, но и к тем вопросам, которые я поднимал. Чувствовалась какая-то отчужденность. Особенно ситуация обострилась после нескольких серьезных стычек на Политбюро с Лигачевым по вопросам льгот и привилегий. Так же остро поспорил с ним по поводу постановления о борьбе с пьянством и алкоголизмом, когда он потребовал закрыть в Москве пивзавод, свернуть торговлю всей группы спиртных напитков, даже сухих вин и пива.