Заговор королевы

При этом приглашении монарха гости встали, и каждый кавалер, взяв под руку даму, удалился из залы. Кричтон и Ториньи удалились последними. Шотландец, остановившийся на минуту в дверях, обменялся с Шико выразительным взглядом. Казалось, шут вполне понял его значение, так как тотчас же махнул рукой, делая вид, что исполняет приказание короля, и благовонные свечи внезапно потухли, как бы по условленному заранее знаку. Пажи, слуги, придворные, шуты — все исчезли, занавеси быстро закрылись, двери заперлись, и Генрих с Эклермондой остались в темноте.

Все это было делом одной минуты. Король немного удивился, так как Шико подал знак ранее, чем он этого хотел.

Оставшись наедине с Эклермондой, Генрих обратился к ней со словами, дышавшими страстью, стараясь в то же время завладеть ее рукой.

Однако Эклермонда с криком вырвалась из его объятий и так быстро, как только позволяла ей окружавшая ее темнота, побежала по направлению к дверям.

— А-а! Прекрасная птичка, вы теперь не ускользнете от меня, — закричал торжествующий король, бросаясь вслед за беглянкой.

С этими словами он протянул руки и в темноте схватил что-то, приняв за Эклермонду. Внезапное падение его августейшей особы, сопровождаемое шумом разлетевшихся стаканов и посуды, вывело Генриха из заблуждения, между тем как подавленный смех, который он принял за смех молодой девушки, довершил его оскорбление.

Он молча поднялся и, затаив дыхание, стал внимательно прислушиваться. С минуту все было тихо.

Генриху показалось тогда, что он слышит шелест легких шагов в другом конце комнаты, и он обратил в ту сторону свое внимание. Тогда послышался шум, похожий на движение портьеры и — вслед — стук двери.

— Ах, черт возьми! Потайная дверь! Неужели она ее нашла? — вскричал Генрих, кидаясь в направлении шума. — Впрочем, она способна убежать от меня.

Однако же тихий смех, раздавшийся с другого конца залы, который, как он думал, не мог принадлежать никому другому, кроме его возлюбленной, заставил его предположить, что она не ушла. Тихонько пробираясь в ту сторону, он вскоре поймал маленькую нежную ручку, которую покрыл бесчисленными поцелуями и которая — странное дело — отвечала почти на его пожатие.

Генрих блаженствовал.

— Однако как легко ошибиться! — воскликнул влюбленный король. — Эта восхитительная темнота произвела полнейший переворот. Я был совершенно прав, приказав потушить свечи. Вы, прекрасная Эклермонда, казавшаяся несколько минут тому назад олицетворенной стыдливостью и скромностью, настоящей недотрогой, теперь так же любезны и снисходительны, как… как кто? — Как снисходительная Ториньи.

— А! Государь, — прошептал тихий голос.

— Право, моя красавица, — продолжал восхищенный монарх, — вы так очаровательны, что мы готовы стать еретиком.

В эту минуту глухой голос произнес над его ухом следующие слова: "Vilain Herodes".

Король вздрогнул.

Мы уже говорили, что он был в высшей степени ханжа и суеверный человек. В это время его рука так сильно задрожала, что он едва мог удерживать хорошенькие пальчики, которыми завладел.

— Что вы сказали? — спросил он после минутного молчания.

— Я не произнесла ни одного слова, государь, — отвечала его собеседница.

— Ваш голос странно изменился, — отвечал Генрих, — я едва узнаю его.

— Слух вашего величества обманывает вас, — отвечала дама.

— Обман столь реален, — сказал Генрих, — поскольку мне кажется, как будто я уже не раз слышал этот голос. Это доказывает, как легко ошибиться.

— Это правда, — отвечала дама, — но может статься, голос, о котором говорит ваше величество, был для вас приятнее моего?

— Нисколько, — сказал Генрих.

— Значит, вы не желали бы заменять меня другою? — робко спросила дама.

— За все мое царство, — вскричал Генрих, — я не желал бы променять вас на другую! Та, которую вы имеете в виду, нисколько на вас не походит, моя прелесть.

— Совершенно ли вы в этом уверены, государь?

— Как в моем спасении, — отвечал Генрих со страстью в голосе.

— В котором ты отнюдь не уверен, — проговорил снова над его ухом гробовой голос.

— Вот опять, неужели вы ничего не слышали? — спросил снова испуганный Генрих.

— Совершенно ничего, — ответила дама. — Что за странные у вас фантазии, государь?

— И точно, странные! — отвечал дрожавший Генрих. — Я начинаю думать, что дурно поступил, полюбив гугенотку. Клянусь Варфоломеевской ночью, вам необходимо изменить религию.

— Это ты должен переменить свою, Генрих Валуа, — ответил замогильный голос, — иначе дни твои сочтены.

— Господи, прости меня грешного! — вскричал в ужасе король, падая на колени.

— Что вас так сильно тревожит, ваше величество? — спросила его собеседница.

— Прочь! Прочь! Прекрасное видение, — вскричал Генрих, — удались!

— Оставь в покое эту добродетельную гугенотку — продолжал голос.

— Во грехе зачала меня мать моя, — продолжал Генрих.

— Совершенно верно, — отвечал голос, — если же нет, то имя Фернелиуса подверглось постыдной клевете.