Заговор королевы

– Смерть Христова! Это странно. А между тем мы говорим достаточно ясно. Вы, конечно, не вздумаете уверять нас, что для вас неожиданен сделанный нами намек на связь Кричтона с нашей сестрой Маргаритой! Весь двор знает и говорит об этом или, скорее, говорил, так как эта скандальная история уже устарела и никого больше не занимает. Наша сестра так часто меняет своих обожателей, что только одно ее постоянство может еще возбудить удивление. Недавно еще это был Мартиг, потом Ла Моль[65], далее красавец Сен-Люк, потом де Майен – добрый товарищ, большой и толстый, как называет его наш брат Генрих Наваррский, потом Тюренн[66] – из прихоти, потом Бюсси д’Амбуаз[67]. Место Бюсси занял Кричтон, который, обезоружив д’Амбуаза, слывшего до тех пор непобедимым на шпагах, остался его победителем и в любви, заключив собою длинный ряд любовников нашей прелестной сестры. Вот вам положение дел. Долго ли будет так продолжаться? Это зависит от вас. Маргарита никогда не потерпит соперницы, а можете ли вы допустить, чтобы тот, кого вы любите, был рабом и любовником другой женщины?

– Я этого не знала. И добивался ли он… добивается ли сеньор Кричтон расположения королевы Наваррской?

Король улыбнулся.

– Кричтон обманул вас, – сказал он после минутного молчания, в продолжение которого внимательно следил за переменой, происходившей на лице молодой девушки.

– Действительно, он обманул меня, – отвечала она с тоской.

– Забудьте его.

– Я попробую.

– Вы можете сделать и больше. Месть в вашей власти. Его коварство заслуживает этого. На вашей стороне вся выгода положения, противопоставьте королеве короля.

– Никогда!

– В таком случае вас ожидает монастырь.

– Я скорее умру!

– Как так?

– Я никогда не соглашусь на пострижение.

– Что это значит? Разве ваша совесть не упрекает вас? Ба! Неужели приемная дочь Екатерины Медичи еретичка? Это невозможно.

– Достаточно, что я готова умереть.

– Вы еще дорожите жизнью, надеждой, любовью…

– Меня привлекает Небо, государь, Господь – моя единственная опора.

– Тогда для чего же отказываться от пострижения?

Эклермонда не отвечала.

– Ах! Что значат эти колебания?.. Я боюсь, что мои подозрения были обоснованны. Неужели вы увлеклись гнусным учением Лютера[68] и Кальвина? Неужели вы одурманены их жалкой ересью? Неужели же вы подвергли опасности спасение своей души?

– Я, напротив, думаю, что я приблизила его, государь, – отвечала с кротостью Эклермонда.

– Как, вы сами сознаетесь…

– Я протестантка.

– Проклятие! – вскричал Генрих, отступая, перебирая четки и опрыскиваясь духами одного из флаконов, висевших у него на поясе. Протестантка, смерть Христова! Еретичка в нашем присутствии! Какой стыд для нашей проницательности! Да еще такая хорошенькая молодая девушка! Черт возьми! Снисхождение, разрешение и прощение грехов, даруй мне, Господи, – продолжал он, набожно крестясь. – Я прихожу в ужас. От разных мыслей и наваждений бесовских избави меня, Господи. – Потом он еще раз прочитал «Отче наш», снова опрыскал себя и после этого прибавил с большим спокойствием: – Это счастье, что никто нас не слышал. Еще не поздно отречься от ваших заблуждений… Откажитесь от ваших неразумных слов, и я их забуду.

– Государь, – спокойно отвечала Эклермонда, – я не могу отречься от того, что сама утверждала. Я придерживаюсь реформатского исповедания. Я отвергаю всякую другую веру. Та, которую я исповедую, есть истинная. В этой вере я буду жить, в ней же, если надо будет, и умру.

– Ваши слова могут легко стать пророческими, сударыня, – сказал Генрих насмешливым голосом. – Понимаете ли вы, какой опасности подвергает вас это безрассудное признание в ваших заблуждениях?

– Я готова подвергнуть себя той же участи, как. и мой отец и все мое семейство, ставшие мучениками за веру.

– Все вы, еретики, очень упрямы. Этим объясняется ваше сопротивление моим желаниям. И все-таки, – прошептал он, – я не уступлю так легко, из-за беспокойства совести я не намерен поступать против своих желаний. К тому же мне пришло на память, что я имею индульгенцию от Его Святейшества папы Григория XIII, подходящую к данному случаю. Посмотрим на ее содержание: за связь с гугеноткой – двенадцать добавочных обеден в неделю в течение трех недель, или богатый ларец для ризницы церкви Невинных, или сто золотых урсулинкам[69] и такую же сумму иеронимитам[70], или процессия с монахами ордена бичующихся. Этой ценой я заслужу прощение Его Святейшества. Епитимья довольно легкая, но хотя бы она была и труднее, я бы охотно ее перенес. Странная вещь! Гугенотка, затерявшаяся в Лувре, – это надо исследовать. Наша мать должна знать эту тайну. Ее осторожность, ее таинственный вид доказывают, что это дело ей известно. Мы справимся об этом на досуге, равно как и о подробностях, касающихся этой девушки. Гугенотка! Смерть Христова! От кого научились вы, – спросил он, – этим проклятым догмам?

– Ваше величество, извинит меня, если я не отвечу на этот вопрос?