Заговор королевы (Оформление Н. Лазинской)

— Ваше величество забываете о нашем свидании последней ночью, — сказал Кричтон. — Должен ли я напомнить вам ваше собственное выражение: «Слова — это плащ, под которым часто скрывается кинжал». Вы не побежденный враг, и мне, а не вам, следует просить о милости.

— Вам нечего более опасаться с нашей стороны, — сказала Екатерина, лицо которой слегка омрачилось, — конечно, если вы не будете безрассудно вызывать в нас вражду. Мы даем вам наше королевское слово, что мы пришли сюда с дружескими намерениями.

— Это королевское слово было также дано храброму и доверчивому Колиньи, — заметил Кричтон. — Как его сдержали, может сказать окровавленная виселица на Монфоконе.

— Боже, дай нам терпение! — вскричала Екатерина. — Значит, вы не хотите доверять нашей дружбе?

— Нет, ваше величество, клянусь Варфоломеевской ночью, — сурово отвечал Кричтон.

Искушенная в искусстве притворяться, Екатерина подавила в себе гнев, рожденный в ней ответами шотландца.

— Шевалье Кричтон, — сказала она спокойным тоном, — вы храбры, но ваша храбрость граничит с безумием. К чему эти бесполезные сарказмы? Мы понимаем друг друга.

— Да, ваше величество, мы друг друга понимаем, — отвечал шотландец.

— Но если это так, тогда почему бы нам не действовать согласно? Наши интересы того требуют. Как друзья и как враги мы неразрывно связаны. Сегодня вы можете предлагать нам условия, предлагайте же их. Не опасайтесь, что они покажутся невозможными, не кладите пределов порывам вашего честолюбия. Вы говорили, что вы королевского рода.

— Кровь Стюартов течет в моих жилах, — гордо произнес Кричтон.

— Если я не ошибаюсь, ваш отец…

— Сир Роберт Кричтон, мой отец, единственный защитник Иакова Шотландского, — прервал Кричтон. — Наши религиозные убеждения противоположны, иначе я никогда не покинул бы мою родную землю.

— Вы напрасно покинули ее в такое тяжелое время оставили ее объятой мятежами и ересью, — сказала Екатерина. — Такая рука, как ваша, могла бы избавить страну от этих двух опустошительных болезней. С зашей энергией вам легко было бы уничтожить эти исчадия ада, вызванные к жизни фанатиком Кноксом. Если бы набат Святого Варфоломея раздался с башен Эдинбурга, если бы наша любезная дочь Мария поступила со своими грубыми врагами так, как мы поступаем с врагами нашей веры, она не была бы теперь пленницей Елизаветы. Шевалье Кричтон, ваша королева в заключении. Как верный подданный вы должны были бы считать своим долгом освободить ее.

— Вы затронули, сами того не подозревая, самую чувствительную струну моего сердца, — сказал Кричтон, и при этих словах в глазах его сверкнул огонь. — Чтобы освободить мою королеву из рук ее врагов, я с радостью отдал бы жизнь, тысячу жизней, если бы они у меня были! Будь ее стража в три раза многочисленнее, ее тюрьма еще недоступнее, будь она во дворце своей соперницы или даже в неприступной Лондонской Башне, и тогда я ни одну минуту не колебался бы, чтобы освободить ее или погибнуть, если бы передо мной не стояло страшное препятствие.

— Какое же препятствие? — спросила Екатерина с притворным любопытством.

— Проклятие отца! — отвечал Кричтои внезапно изменившимся голосом. — Ваше величество говорит о бедствиях, в которые ересь повергла мою несчастную страну. Ее храмы осквернены, служители церкви изгнаны, но это еще не все. Даже в недра семейств эти новые доктрины внесли раздор и несчастья. Самая непримиримая ненависть возникла там, где прежде существовала только любовь. Мой отец принял новую веру, а я остался верен религии моих предков, религии моей совести, и в защиту этой религии, в защиту моей несчастной королевы я взялся бы за оружие, если бы отец не поставил между шпагой и моей рукой, готовой схватить ее, своего проклятия! Без борьбы я пожертвовал первыми и лучшими мечтами моей юности. Тщетно открывались предо мной блестящие перспективы, затемненные ересью и запятнанные возмущением. Напрасно делали мне предложения те, которые хотели купить мои услуги. Я оставил страну, за которую охотно отдал бы последнюю каплю крови. Я оставил дом моего отца, к которому привязывали меня тысячи нежных воспоминаний. Я дал себе клятву не возвращаться на родину, пока в ней будет существовать ересь.

— Вы не увидите более Шотландии, — сказала Екатерина, — ее влечет к ложным верованиям, как кутилу к развратнице, которая его околдовала.

— Или, как говорили ее проповедники, — сказал с иронией Кричтон, — она походит на развратника, который бросил свою любовницу и женился. Ваше величество правы. Шотландия не изменится. Простая вера, которую она приняла, хорошо подходит к ее простому народу. Суровые шотландцы будут твердо держаться ереси. Догмат, провозглашенный Кноксом, — «plebis est religionem reformare» — поднял весь народ. Народ изменил свою религию, и она стала по преимуществу плебейской. Но старая вера, почитавшаяся столько веков, осталась моей верой. Я, может быть, никогда более не увижу моей родины, не получу благословения отца, но не отступлюсь от религии Рима, которую преследования сделали для меня еще более дорогой.