Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина

«…Кто из интеллигентных гимназистов того времени не был Блоком затронут? – продолжал свои размышления Цуриков. – Кого не увлекала и не разлагала эта, не то что нетрезвая, а прямо опьяняющая, упорная, тяжелая и мучительная стихия? Кто не был, хотя бы частично, заворожен, «затянут» и отравлен ее пассивной стремительностью, ее исступленной слабостью и ее маниакально-фанатической, глубинной безответственностью? И даже более того, кто не испытывал на себе вообще отравы тем чадом целой эпохи эстетизма, которую порождал Блок, но и которая породила самого Блока и которую не удалось преодолеть кислороду столыпинского государственного ренессанса? Может быть, Тухачевский и не читал даже Блока, но что эта «отрава» коснулась и его – это мне стало тогда ясно»³¹⁴.

Нет, Цуриков напрасно сомневался: Тухачевский читал стихи А Блока, любил и запомнил их как выражение собственных настроений, собственного отношения к миру и людям. Быть может, он и в данном случае «изображал» это, цитируя на одном из вечеров в 1935 г. блоковские строчки: «…в сердцах восторженных когда-то, есть роковая пустота»³¹⁵.

«Обезбоженный», и не в первом поколении, разносторонне одаренный, бессистемно начитанный, он был разновидностью аристократа эпохи декаданса, одержимого «бесами» многих «беспочвенных» (в понимании Достоевского) идей³¹⁶…Будто «листок, оторвавшись от ветки родимой».

В Ингольштадте Тухачевский находился с 18.11.1916 до 16.08.1917. К августу 1917 г. у большевиков и у Ленина, казалось бы, не было никаких перспектив прийти к власти: их июльская демонстрация была разогнана, многие арестованы, Ленин скрылся в Разливе. Реальное их усиление началось лишь с сентября 1917 г. Но в это время Тухачевского уже не было в Ингольштадте.

Скорее всего, все рассуждения Тухачевского о Ленине, что он пойдет за Лениным, имели место в начале 1918 г., когда Тухачевский уже находился в Гвардии Семеновском резервном полку в Петрограде. Очевидно, это отголоски разговоров Тухачевского с сослуживцами, когда у него уже зрело намерение перейти на службу в Красную армию. Он мог делиться своими соображениями с теми офицерами, с которыми находился в близких дружеских отношениях – с Энгельгардтом, Лобачевским, Ганецким, а также Бржозовским. Настроения Энгельгардта и Лобачевского были колеблющимися, поэтому Тухачевский рассчитывал на то, что они последуют за ним в Красную армию, и Энгельгардт даже прибыл к Тухачевскому в 1-ю Революционную армию в августе-сентябре 1918 г.

Как это видно, в этих рассуждениях Тухачевский как бы мотивирует свое намерение уйти к большевикам своими великодержавно-наполеоновскими идеями.

Вполне возможно, что Фервак мог эти сведения (разговоры Тухачевского) получить либо от капитана Н.Н. Ганецкого, либо от М.Г. Корнфельда³¹⁷, оказавшихся после Гражданской войны в эмиграции во Франции, в Париже.

Другой однополчанин, как бы дополняя свидетельство Типольта, вспоминал, что в это время Тухачевский следит за происходившими событиями, интересуется литературой о французской революции, в разговорах с однополчанами проявляет «некоторое увлечение революцией, но внешне остается тем же строго дисциплинированным гвардейским офицером»³¹⁸. Очевидно, это «увлечение революцией», интерес к литературе о французской революции были органично связаны с «наполеонизмом» Тухачевского.

Б. Колчигин вспоминал, что у вернувшегося из плена Тухачевского возник конфликт с офицерами «на политической основе»³¹⁹. По свидетельству советского генерал-лейтенанта А.В. Благодатова, в младших офицерских чинах оказавшегося в плену в Ингольштадте вместе с Тухачевским, «один из пленных, богатый помещик Леонтьев, с возмущением жаловался… на Тухачевского, защищавшего «взбунтовавшуюся чернь» и утверждавшего, что земля должна принадлежать тем, кто на ней работает»³²⁰. Думается, однако, что автор этих воспоминаний допустил определенное искажение (возможно, по соображениям идеологическим).

Дело в том, что ни французский саперный лейтенант Р. Рур, ни прапорщик Н.А. Цуриков, близко общавшиеся с Тухачевским в плену, в Ингольштадте ничего подобного о настроениях своего приятеля не сообщают, особенно в этом отношении важны достаточно пространные свидетельства Цурикова, хорошо знавшего настроения окружавших его товарищей по несчастью – пленных русских офицеров, в том числе Тухачевского. Он не упоминает ни о каком «помещике Леонтьеве». Ничего похожего на цитированные выше рассуждения Тухачевского он не сообщает. Завершая свои воспоминания об отношении подпоручика Тухачевского к русской революции, Цуриков признавался, что «не видел в нем и не предвидел тогда ни большевика, ни человека, готового стать на их сторону…»³²¹.