Заговор обезьян

Но только возвращаться в село он не будет, и так обнаружил себя, выйдя к китайцам. А если бы там был кто-то из местных, то наверняка бы уже давил нары. Но зато там вода! Это как сказать. В изоляторе могли устроить пытку и не давать, пить… Ему кто-то рассказывал, как следак, следователь то есть, засунул обвиняемого в одиночку, и распорядился оставить без воды. Человек выдержал три дня и во всём признался. Он так не хотел засорять язык феней, а жаргонные словечки нет-нет, да и проскальзывают. Хочешь, не хочешь, а пришлось освоить этот птичий язык, им ведь оперируют не только заключённые, но и надсмотрщики. Все вместе — это сообщающаяся система, и только случайность разводит людей по разные стороны решёток. Теперь с его знанием блатного жаргона да на паркет парижского «Crillon» или того же «The Dorchester». Не беспокойся, на этих паркетах с такими знаниями — пруд пруди.

Он ещё долго соображал, стоит ли переодеваться, и решил — нет, не стоит. Вот только вместо свитера он наденет легкую курточку, и застегнёт все пуговицы, а то что-то снова морозит. А тут ещё джинсы грозятся в любой момент упасть с чресел… или с чресл? Но лишнюю дырочку в ремне сделать нечем. Может, подпоясаться веревочкой? Нет, нет, веревочкой он свяжет лямки, а джинсы уж как-нибудь… Эх, сейчас бы сухарик, маленький такой ванильный сухарик, такой коричневый, с блестящей спинкой сухарик на белом блюдце… Да нет, зачем тарелочка, и без тарелочки…

Но как беглец не отмахивался, а перед глазами то и дело вставал голубоватый вагонный столик, а на нём целое богатство: брикет с рисовой кашей, пачка галет, сухарик на блюдце… И зачем было бросать еду! Ну да, каша из тех стратегических запасов, что делались на случай войны с Китаем, а может, с Японией, но это была еда! Господи, там ведь ещё сахар был, такие белые сладкие крупинки… Он и кашу бы размолол в крупинки! Положил бы на большой камень и тер камешком поменьше, и рис бы превратился муку, и с сахаром это было бы вполне съедобно… И галеты, галеты! Он как-то попытался попробовать, откусить, и до крови расцарапал десны… Но там остался целый стакан чая! Всё, всё! Нельзя так растравлять себя, нельзя! И бог с ней, едой, найти бы воду!

Он долго приводил себя в вертикальное положение, а когда встал, вот тут всё и обнаружилось. Ноги болели так, будто он прошёл не считанные километры, а пробежал чёрт знает какую дистанцию… и спина болит… и голова кружится… Нет, ну, что же это такое? Ему ведь нужно двигаться дальше и костёр надо загасить… Нагибаться было больно и пришлось загребать землю ногами и, кое-как присыпав угли, еще и потоптаться на горячем кострище. Но и такие вялые движения давались с большим трудом. Он посидит немного, совсем немного, придёт в себя…

Но стоило опуститься на землю, припасть к ней, как тут же исчезло всякое желание куда-то идти, усталость давила бетонной плитой, лихорадило и болело всё тело. Он долго перемогался, когда кто-то сознательный у него внутри стал дёргать и Напоминать: надо встать! Кто распинался насчёт преодоления слабостей? Или это всё не более, чем бла-бла-бла? Так эту чепуху каждый может молоть, а ты встань! Встань! Да вставай же, сволочь!

Пришлось подчиниться самому себе и остатками разума и того, что называется волей, приказать: теперь иди! И не сразу разобравшись, в какую именно сторону, беглец двинулся вправо и скоро увидел вчерашнюю дорогу, ту, что вела на восток. Навязчивое желание идти в том направлении было иррациональным и совершенно детским: в той стороне ведь тоже будут искать. Поиск концентрическими кругами разбежится во все стороны, во все пределы и захватит всё и вся…

А он облегчит этот поиск и пойдёт по дороге, которую кто-то когда-то расчистил и обозначил на картах пунктиром. Эта колея была тверда, как асфальт и, наверное, поэтому каждый шаг отдавался болью в башке, а в ней и так был непорядок — перед глазами плыл тот самый жёлтый туман, что стоит над Янцзы. А тут ещё приходится прислушиваться, рыскать глазами: а вдруг машина, а вдруг такие же, как он, пешие путники. Правда, дорога далеко и не просматривалась, она волной шла между сопками. И, волоча ноги, он тащил себя, то поднимаясь вместе с дорогой, то опускаясь вместе с ней вниз.