Заговор по-венециански

— Не так много, как ожидал, — напряженно отвечает Альфи. — Я залез в нашу поисковую систему и тралил по ключевым словам: печень, этруски, символы, квадраты, овалы, змеи, обряды, жрецы…

— По-моему, для трала достаточно.

— Так и вышло. — Альфи замолкает, как будто на том конце провода он оглядывается, опасаясь длинных ушей. Том, мне даже страшно говорить…

— Ну же!

— Этрусский — язык мертвый, и перекрестным способом определенные источники искать было трудно. Впрочем, я кое-что нарыл, и это «кое-что» может вполне вызвать интерес церкви.

— Альфи, не томи!

— Ты ведь знаешь о печени из Пьяченцы?

— Бронзовая модель, на которой жрецы учились, как прорицать по живой печени?

— В яблочко. Есть теория, что бронзовая печень — древнейший артефакт этрусской культуры. Однако нашлись предположения, которые эту теорию опровергают.

— Есть еще металлическая печень?

— Нет, кое-что поценнее. Артефакт, известный как атмантские таблички. Они отлиты из серебра и вместе образуют овальную скульптуру с единым рисунком. Создали их за несколько сот лет до рождения Христа.

Том чувствует, как учащается пульс.

— На табличках якобы отображены видения авгура по имени Тевкр. Он ослеп — непонятно, правда, во время или после видений, — однако его жена, Тетия, судя по всему, была скульптором и сумела запечатлеть прорицания мужа в табличках. На средней изображен сам Тевкр, на другой — он и его жена, а рядом их ребенок, которого они при жизни так и не увидели. На Тевкра напали: предположительно Тетия и еще кто-то, и он погиб. Умерла от ран, полученных в драке, и жена; правда, немного позднее — рожая ребенка. На последней табличке показано некое божество. Имени ему в Этрурии тогда не придумали, хотя есть версии, будто это некий демон вроде Аиты, господина подземного царства.

Том восхищен работой Альфи.

— А змеи? Про них что-нибудь сказано?

— Чуть не забыл: атмантские таблички еще называются «Вратами судьбы».

— Вратами?

— Да. На них вытравлены сотни змей, расположенных горизонтально и вертикально, и даже внахлест. Все вместе они образуют подобие врат. — Чуть помедлив, Альфи договаривает: — Думаю, они ведут на тот свет.

— Здорово, Альфи! Ты меня очень выручил. — Том слышит, как Валентина перемещается по спальне. — Почему ты боялся рассказывать об этом?

Альфи отвечает, хоть и далеко не сразу:

— Том, боялся я говорить вовсе не то, о чем рассказывал, а то, о чем умолчал. Записи неполные. Кое-что из сведений — в ограниченном доступе. Святой Престол хранит их как зеницу ока, в тайных архивах.

Capitolo XLVIII

Остров Сан-Джорджио, Венеция

1778 год

Сомнений больше нет: аббат не желает видеть Томмазо. Сколько юный брат ни заходит к настоятелю, его отсылают прочь со все возрастающим негодованием. А теперь еще у дверей кабинета аббат выставил монаха, и тот, будто ленивый страж, проверяет, кто пришел к святому отцу.

Томмазо подозревает, что его единственного «страж» не пропустит.

Опьяненный недоверием, он — во время очередного выхода в город — снова ищет площадь с колодцем. Находит нужный дом и окно с единственной коричневой ставней, окно в квартиру торговца Эфрана.

Едва приоткрыв дверь, юноша видит монаха и сильно удивляется. Отступив чуть назад, он отворяет дверь шире.

— Брат, брат! Входите. Вот уж не ожидал вас увидеть! Милости прошу.

Кивнув, Томмазо входит в дом, пропахший едой. Он рад оказаться подальше от посторонних глаз. Если его походы раскроют, монастырь ждут большие неприятности.

Эфран быстренько убирает с приличного дивана простыни, исподнее и тяжелое шерстяное покрывало.

— Присаживайтесь, брат. У меня для вас новости, — говорит он.

— За новостями я и пришел.

— И правильно сделали. Новости добрые. Правда, надо сбегать за моим другом Эрманно — только он сумеет рассказать все подробно.

— Он еврей?

— Да. Торгует древностями, живет в гетто. Помните, я рассказывал про него?

— Припоминаю.

Эфран наливает воды в свой лучший бокал без ножки, украшенный кружевным узором. Отдав бокал монаху, Эфран говорит:

— Захотите еще — не стесняйтесь, пейте, сколько душе угодно. — Указывает в сторону крохотной кухоньки. — Есть чай, кофе и немного вина. Я скоро вернусь.

На том он и убегает.

Томмазо не уверен, что поступил правильно. Вряд ли аббат одобрит тайную встречу в доме сомнительного торговца с неизвестным жидом.

Об этом и о многом другом думает Томмазо, пока тянется ожидание.

Открыв шкатулку, монах разбудил в себе целую гамму чувств, связанных с матерью и сестрой. Он-то думал, что не способен такое пережить. Но нет.

Он ощущает печаль, утрату, отверженность, одиночество.

Вдобавок к ним еще больше сложностей принесли поиски правды о семье и табличке.

Томмазо винит себя в обмане, он полон сомнений и неуверен.

Ничего удивительного, что он подавлен и усомнился в крепости собственной веры. Однако в глубине души Томмазо убежден: как только раскроется тайна таблички, вера вновь вернется к нему.

Дверь открывается.

Входит Эфран, едва переводя дух. За ним — гладко выбритый стройный юноша и девушка, на лице которой читаются невинность и любопытство.