Заговор посвященных

— Садитесь, Давид, — предложил Гастон и глубокомысленно замолчал. — Ну и что мы будем делать, господа? — вопросил он после паузы, ни к кому конкретно не обращаясь. — Будем ждать, пока некогда очень дружный коллектив развалится полностью?

Вопрос был явно риторический, и тогда решил вступить Ян. Не от имени руководства — он уже с лета не начальник, — а так, от имени общественности. Ян достал фантастического вида и, очевидно, запредельной цены цилиндрическую пластмассовую пачку (или коробку?) сигарет «Джон Плейер Спешиал» и закурил.

— Дейв, мы тебя пригласили, чтобы поговорить вот о чем. В твоей финансовой компании образовался за последнее время этакий нездоровый климат.

Слово «климат» Ян произнес нарочито с ударением на последний слог. Многие образованные люди, особенно те, что близки к литературным кругам, любят коверкать слова или произносить их заведомо неправильно. Давид и сам иногда так делал. Но в серьезном и нервном разговоре, какой происходил сейчас, это ужасно раздражало.

— Понимаешь, Давид, — продолжал Попов. — Девушки на тебя жалуются. Приходят ко мне плакаться в жилетку. Нельзя же так, в самом деле.

Давид представил себе крупную, фигуристую, всегда жизнерадостную Олесю и как она размазывает по пухлым розовым щекам тушь, а потом утыкается шмыгающим носом в жилетку Яна Попова, на полголовы ниже её ростом. Он чуть не рассмеялся и решил продолжить ряд своих фантазий, но Ян опередил его:

— Надеюсь, ты понимаешь, Дейв, что Климова уволилась из-за тебя?

— Это что, Геля вам сказал? — не удержался Давид.

— Да при чем здесь Геля! Оставь Гелю в покое, — рассердился Ян и чуть не добавил в духе официальной версии для прессы и народа: «Геля серьезно болен». — Вот, смотри. Мы обязаны что-то делать с этим. Как-то реагировать должны.

И Попов протянул ему лист бумаги, щедро исписанный знакомым мелким почерком.

Мерзкая эта бумажка называлась так: «Приложение к заявлению об уходе». И представляла собой длинный, обстоятельный рассказ о том, какой нехороший человек Давид Маревич. Помимо чисто эмоциональных оценок, там содержались факты, как-то: товарищ Маревич, оказывается, занимался сексом в извращенных формах с сотрудницами фирмы прямо в своем кабинете и в рабочее время; товарищ Маревич также собирал с сотрудников деньги на обеды и часть из них тратил в личных целях, например, на коньяк, который выпивал регулярно; а ещё товарищ Маревич при девушках говорил грубые слова, курил в неразрешенных местах и позволял себе высказывать в адрес начальства, в частности товарища Девэра, замечания оскорбительного характера.

В общем, все остальное — это были уже семечки, а с Девэром Аллочка вообще промахнулась — не реагирует он на такие «сигналы», Давид точно знал. В сущности, самым неприятным оказалось это чертово обвинение в воровстве. А всего хуже — он сразу-то и не заметил! — всего хуже было, что под «приложением к заявлению» стояла не одна, а две фамилии. Рукою Илоны сделана была маленькая приписка: «Ознакомившись с заявлением т. Климовой, не могу не поддержать её, так как многие из описываемых фактов готова подтвердить как свидетель, а об остальных смею догадываться».

Матерь Божья! Эту-то корову когда надо было трахать? Она вроде и не просила.

Молодая, лет двадцати пяти, но толстая и обрюзгшая какая-то, при этом мнящая о себе, кокетливая и паталогически обидчивая, Илона Ручинская с самого начала была не слишком симпатична Давиду. Очевидно, женщины тоньше мужчин чувствуют это, антипатия быстро стала взаимной и постепенно усиливалась. По фирме ходили неизвестно кем распускаемые слухи, будто Илона выдающаяся минетчица. Поэтому Давид иногда приглядывался повнимательнее к её пухлым губкам и мысленно задавал себе вопрос. Удивительно! Казалось бы, какая разница, с кем предаваться такому милому занятию — это ж вам все-таки не в объятия падать, — и тем не менее с ней, с Иловой, не хотелось. Вот, выясняется почему: предвидел незаслуженный гнусный выпад. Или наоборот: если девушка способна читать мысли, ну хотя бы ощущения, ей было с чего озвереть. Вообще во всей полноте сексуальная жизнь Илоны считалась загадкой, но одна её часть была у всех на виду: юную минетчицу нашел для себя ветеран-правозащитник Лазарь Ефимович, старше её едва ли не втрое. За него, конечно, все радовались: во, мол, старик, дает, ни тюрьмы, ни лагеря не сломили, да, были люди в наше время, и даже мягко подшучивали, дескать, юная добрая самаритянка занимается регулярно «воскрешением Лазаря». Но вот зачем самой Илоне нужно было такое «воскрешение», оставалось не понятно. Ведь не за деньги же, в самом деле, она работала.

И вот теперь эта самая сотрудница Маревича госпожа Ручинская решила выступить в роли блюстительницы нравов. Впору было захохотать, но на это у Давида пороху не хватило. А жаль. Каб не Геля со своими запоями, каб не Посвященные эти, каб не страх перед КГБ…

— Вы ознакомились, Давид? Он кивнул. И председательствующий Гастон продолжил: