Заговор призраков

Вторым же приятным сюрпризом стала его обходительность с бедняжкой Грейс. Со вчерашнего дня она дулась на госпожу за то, что та умчалась невесть куда с холостяком, пусть и служителем церкви. Выходки, которые прощаются в провинции, в столице совершенно недопустимы. Но стоило Чарльзу ласково с ней заговорить, как старая дева оттаяла и даже изобразила кокетливую улыбку, более похожую на гримасу боли от флюса. Тут уж Лавиния не могла не рассмеяться. Точно так же мальчик в свое время обхаживал кухарку, выклянчивая кусок пирога.

– Я помню вашу алую амазонку, – заговорил лорд Линден, помогая ей сесть в карету. – Она была на вас… ну, тогда.

– Нет, это уже другое платье. То я потом сожгла, – сказала леди Мелфорд и поправила цилиндр с невысокой тульей.

– Правда? А мне почудилось, будто то самое. Память – чертовски ненадежная штука.

– Даже если так, памятью нужно дорожить.

Порою ей казалось, что память – это кубок, полный пряного вина, но, отхлебнув, она чувствовала, как на зубах скрипит пепел.

– У вас-то да, леди Мелфорд, вы много всего повидали и бывали на континенте. А мне даже вспомнить нечего.

В этом есть своя прелесть, подумала Лавиния, сидеть в карете с юным дворянином и говорить не о погоде, которая опять разнюнилась, и не о дерзости слуг, а о материях столь возвышенных. Но что он может знать о воспоминаниях? Ему и восемнадцати не исполнилось.

– Все потому, что ты так молод, – с улыбкой сказала миледи. – Придет время, когда ты отправишься в гранд-тур и наполнишь закрома памяти дивными вещами.

– Скорее уж макаронами, мопсами из мейсенского фарфора да прочей дребеденью для туристов, – буркнул Чарльз. – В наше время не осталось ничего стоящего ни здесь, у нас, ни там, через пролив. Воспоминания стали дешевыми, как литографии певичек – полдюжины за пенни.

– А вот цинизм тебе совсем не к лицу. Сначала отрасти усы, чтобы усмехаться в них, произнося наиболее смачные гадости.

– Это не цинизм, а здравый смысл! Представляете, как было б здорово, живи мы веком ранее! Тогда все было… даже не знаю, как сказать… более настоящим!

Его обида на современность не могла не отозваться в душе миледи. Сэр Генри рассказывал, что в дни его молодости мораль казалась чем-то вроде корсета: днем затянешь потуже, вечером – распустишь, а если твои пальцы не справляются со шнуровкой, помогут чужие. А Дэшвуд, дай ему слово, и не такое бы порассказал. В XVIII веке никто не взглянул бы косо на светскую даму, зачастившую к холостяку, если ей, конечно, хватало ума принимать меры предосторожности. Полумаска, плащ-домино… Увы, плутни канули в прошлое. Барон Мелфорд был так стар, что наверняка застал еще те деньки, когда Адам пахал, а Ева пряла, так что и мечтать не о чем. Пустое.

– Зачем грезить о несбыточном? Время не повернуть вспять. И с годами мы будем становиться все более цивилизованными.

– А разве вы, леди Мелфорд, не мечтаете о несбыточном? – подловил ее Чарльз.

Она горько усмехнулась.

– Так и мне не мешайте мечтать. Порою я представляю прошлое, как только что сотканный гобелен, на котором еще не успели поблекнуть краски. Такой просторный гобелен, что на нем хватает места и Истинному королю, и его верным якобитам, и другим людям, которые не боялись ничего, кроме скуки. Если бы я мог, я постелил бы этот гобелен вам под ноги, леди Мелфорд. Вы ступили бы на него, и вам не было бы тесно.

Он посмотрел выжидательно, но она раскрыла томик Диккенса, уложенный в дорожную сумку заботливой Грейс, и всю дорогу до Вест-Вайкомба следила за угасанием Нелл, оказавшейся на поверку особой невероятно живучей.

Когда хлюпанье колес по жидкой грязи сменилось перестуком по мостовой, Лавиния оторвалась от страницы.

– Мы приехали?

– Да, уже в Вест-Вайкомбе, – сказал Чарльз, глядевший хмуро.

Своей книги он не захватил и почти час, вытягивая шею, читал чужую. Но вряд ли ему был по душе слезливый реализм Диккенса.

– Только в усадьбу мы не поедем. После смерти Дэшвуда имение оттяпал его племянник, святоша, каких поискать. Так что в самой усадьбе смотреть нечего, кроме разве что портретов Уилберфорса и коллекции религиозных брошюрок.

– Твой дядя не упоминал усадьбу. Он говорил про церковь и мавзолей, в котором хранится сердце Пола Уайтхеда, приспешника Дэшвуда.

– Так за чем же дело стало? Пойдемте к мавзолею, он как раз под боком у церкви, – согласился Чарльз и, приоткрыв дверь, отдал извозчику соответствующее распоряжение.

Церковь Святого Лаврентия высилась на вершине поросшего кустарником холма, точно сторожевая башня.

– Зачем надо было строить церковь так высоко? – удивилась Лавиния.

– На сей счет существует легенда, – авторитетно заговорил Чарльз. – Якобы церковь начали строить еще в двенадцатом веке на лугу, но каждое утро строители находили кирпичи на вершине холма. Намаявшись их перетаскивать, они пригласили священника. Тот принес колокольчик, Библию и свечу, а также благодатную траву руту, которую и начал жечь, читая молитвы. В это время раздался жуткий голос, который сказал, что не станет больше вредить, только если церковь все же будет достроена на холме.