Зато чистой инсинуацией является оценка юридической стороны договора, высказанная Витте и навязанная им сначала единственному собеседнику (Ламздорфу), затем – почти всем современникам, а потом вошедшая и в канонизированную российскую историю. Бьеркский договор вовсе не противоречил ни франко-русскому союзу – с одной стороны, ни Тройственному (Германия, Австро-Венгрия и Италия) – с другой. Ни один из этих договоров не обязывал к поддержке союзной стороны в том случае, если бы она сама осуществила нападение на какую-либо третью сторону. Таких жестоких и противоестественных договоров почти и не было в истории современной дипломатии.
На практике, например, Германия и Австро-Венгрия, связанные с Италией Тройственным союзом, не были обязаны и не оказали военной помощи последней, когда она сама в сентябре 1911 года объявила войну Турции (война закончилась через год). Точно так же и Италия отказалась выступать на стороне своих союзников в августе 1914 года, поскольку последние сами объявили войны своим противникам.
Так и Бьеркский договор не обязывал Россию к выступлению на стороне Германии, если бы последняя сама напала на Францию. Более того, никем не отмененный франко-русский договор совершенно однозначно обязывал Россию в этом случае выступить на стороне Франции. Зато Бьеркский договор обязывал Россию защищать Германию, если бы последняя стала жертвой нападения Франции – в этом и заключался основной смысл договора!
Итак, на повестке дня оказалось нападение Франции на Германию. Этого в России практически никто не понял, кроме Витте и Николая II, который, в разрез с легковесными предположениями Ламздорфа, едва ли действовал с закрытыми глазами. Витте же, совершенно четко знакомый с позицией Вильгельма II, понимал, что последний не шутит.
Нападение Франции на Германию никем не рассматривалось как реальная возможность потому, что с точки зрения здравого смысла это было бы полным абсурдом: у Франции не было ни малейших шансов на победу. Германия опережала по темпам проведения мобилизации, превосходила по мощи сухопутных сил и имела блестящий план военных действий – поразительно, но неудачи 1914 года почти ничему не научили французское командование и к началу кампании 1940 года.
В 1905 году немцы имели гораздо больше шансов на успех, чем в 1914-м: даже если бы вторгнувшиеся немецкие войска были остановлены на Марне (как это случилось в 1914 году, когда значительная часть немецких сил была скована на Востоке), то уже одно это было бы безусловным и безоговорочным поражением Франции – в 1905-1906 годах отсутствовал бы Восточный фронт (как это было и в 1940 году). Там Германия и Австро-Венгрия имели осенью 1914 года примерно равный с Россией баланс побед и поражений, что позволило противникам Германии отклонить ее мирные предложения. В 1905-1906 годах ничто не могло бы помешать Германии диктовать свои собственные условия нового мира. Все это было достаточно ясно и политикам, и военным специалистам, и их мнение было вполне однозначным: в 1905 году Франция никак не могла желать нападения на Германию. Она и не желала.
Но при чем здесь здравый смысл, если речь идет о дипломатии, тем более о дипломатии уже ХХ века?
Кто на кого напал, например, в 1939 году? Это хорошо известно.
30 ноября 1939 года в «Правде» было опубликовано заявление Сталина: «
Могли бы и нынешние европейские школьники читать в своих учебниках (если бы у них были учебники), что в 1939 году сначала Польша напала на Германию, затем Англия и Франция на ту же несчастную Германию, а потом и Финляндия набросилась на СССР – с лета 1940 по лето 1941 года. именно так и писалось в большинстве газет континентальной Европы. Ведь для того, чтобы эти «факты» остались увековечены, не хватило очень немногого: например, чтобы в марте 1940 года советско-финская война продлилась бы еще несколько дней, а английское правительство решилось бы в ответ бомбардировать Баку, как оно это намеревалось сделать.