Заговор против террора

Наконец, он догадался, кто из женщин Голда. Все взгляды мужчин были устремлены на нее. Женщины, находившиеся на балконе, подходили к ней и касались ее одежды, как будто это была святая, посланная с небес для спасения. Во всей синагоге витали эйфория, неземной восторг и гордость. Кириллу почувствовал себя неловко, как будто он подглядывал за сугубо интимными отношениями людей, как будто он чужак среди посвященных. Несомненно, фотографировать в синагоге было бы грубым нарушением обычаев и наверняка вызвало бы подозрения. Стоять, однако, было утомительно и скучно. Службы он не понимал, ничего интересного для себя как журналиста, так и осведомителя он не видел, потому, деликатно протискиваясь меж плотно прижавшихся друг к другу людей, вышел из душного зала синагоги на улицу. То, что он увидел, потрясло его. Небольшая площадь, примыкавшая к синагоге, и все смежные улицы, которые вели к ней, были заполнены людьми, стоявшими почти так же плотно, как и внутри синагоги. Они улыбались, возбужденно переговаривались, то и дело поглядывали на вход в синагогу. Сколько их здесь? Не сто-двести человек, как предсказывал Щеголев. Десять, двадцать тысяч? Может, и больше. Такое бывает только во время массовых демонстраций в государственные праздники. А здесь. Такое поклонение иностранному представителю будет рассматриваться как предательство, измена родине, тут уж не могло быть сомнений. Открытая демонстрация верности иностранному государству! Не нужно даже доказательств измены родине, они и так налицо.

Кирилл вышел на Большой Спасоголенищевский переулок, здесь нашел подходящее место для съемок и стал, как все, ждать. Опытным взглядом он обвел толпу в поисках переодетых сотрудников МТБ, но точно определить никого не смог. Если они и были здесь, то в очень малом количестве. МТБ явно просчиталось; оно не готово было к такому нашествию. Кому могло прийти в голову, что соберется такая толпа? Грубый просчет, ничего не скажешь.

Вдруг толпа всколыхнулась, как колосья в поле от порыва ветра, зашелестела, забормотала и затопила тротуары, мостовую и любой клочок земли, где можно было пристроиться.

— Голда, Голда, — послышались крики и непонятные восклицания на идиш, женщины радостно всхлипывали, мужчины возбужденно басили. Когда Голда, стиснутая толпой, появилась в поле зрения, он быстро сделал первый снимок. Потом второй, третий. Он ожидал, что люди, заметив, что он фотографирует, будут закрывать лица, прятаться друг за друга или просто убегать. Ничего подобного не произошло. Мало кто обратил на него внимание, да и те никак не реагировали.

Около Голды в это время творилось нечто невообразимое. Одни пытались дотронуться до нее, как до богини-исцелительницы, другие целовали края ее одежды, а кто-то падал перед ней на колени. Как мужчины, так и женщины, плакали, сотрясаясь как в болезненном экстазе. Голда продвигалась медленно, боясь наступить на кого-нибудь или оттолкнуть.

«Какая бьющая по мозгам разница между встречей израильского посла и наших руководителей!» — подумал Кирилл. У Голды нет никакой охраны. Нет машин с водителями, даже такси нет, чтобы подвезти ее к гостинице. Нет комсомольских и партийных энтузиастов, несущих плакаты и портреты партийных руководителей. Нет огороженных улиц, солдат с автоматами наперевес, с патронами, загнанными в патронник на случай отражения атаки врагов народа. А причина этому проста. Нет у Голды здесь врагов, которые хотят ее убить, потому что она не сделала никому зла. Не нужны здесь транспаранты, кричащие о любви к ней, поскольку любовь, а вернее обожание, настолько очевидны, что не требуют никакого подтверждения. Более того, люди пришли сюда, несмотря на то, что рисковали, их могли загнать на долгие годы в тюрьмы, лагеря, если не хуже.

Кирилл остановился возле такси, которое не могло продвинуться сквозь толпу. Голде удалось протиснуться к машине, и, когда она села в нее, народ наконец расступился. В тот момент, когда такси тронулось, Кирилл заметил Софу. Она шла впереди, неторопливо, не оглядываясь по сторонам, как будто погруженная в свои мысли. Кирилл догнал ее и тронул за рукав.

— Софа.

Она вздрогнула, потом улыбнулась и вцепилась в его рукав.

— Ты видел? Ты видел? — взволнованно, полукриком спросила она. — Ты видел Голду?

— Да

— Невероятно. В наше время — такая демонстрация. Как видно, прав Гольдштейн, а не Шигалевич. Наступают другие, лучшие времена.

— Пойдем, купим бутылку шампанского и отметим это событие у тебя дома.

— Пойдем, — согласилась Софа, одарив его светом сияющих глаз.

Глава 11