Заговор русской принцессы

Стрелец взял грамоту, внимательно прочитал. Но возвращать документ не торопился.

— Табак везешь? — недоверчиво поинтересовался стрелец.

— Не на продажу, только для себя.

— Откуда русский так хорошо знаешь?

Спросил задорно, но вот глаза не смеялись. Смотрел он зорко и внимательно улавливал каждое движение иноземца. От такого взгляда не спрячешься.

— У меня в Москве проживает племянник. Гостил у него два года назад. Вот и выучил язык.

— Ишь ты, смышленый, стало быть, — протянул стрелец, продолжая держать в руке бумагу.

Русская таможня считалась одной из самых подозрительных в Европе. В нее подбирались преданнейшие царские слуги, умевшие за праздным расспросом опознать крамольного купца и злобного супостата. Но спорить не полагалось, а то еще развернут карету и отправят восвояси.

У самого бора, прижавшись бревенчатым бочком к торчащим веткам, стояла крепкая в две клети изба. Второй этаж занимал глава таможни, а вот в первой клети устроена была темница, где коротали свои денечки нерадивые иноземцы.

— О, мне помогали! — восторженно протянул барон, преданно заглядывая в глаза стрельцу.

— Кто же тебе помогал? — с задиристым смешком поинтересовался стрелец. — Уж не солдатка ли какая?

— О, да! — легко согласился барон. — Русские женщины такие приветливые.

— А где же твоя попутчица? Чего же она не выходит?

— Луиза! — громко позвал барон.

Дверь кареты негромко скрипнула и, подобрав платье, на каменистую дорогу сошла графиня. Суровый взгляд стрельца сам собой размяк, уголки губ поползли вверх.

— Чего же ты такую паву прятал? — И махнул рукой стрельцу, стоящему у караула: — Пропускай! Такую красу в Москву везут. Держи, — протянул он документы.

Сунув бумаги в карман камзола, барон скорым шагом заторопился к экипажу, пряча в густой бороде лукавую улыбку.

Надо уезжать, пока чего доброго не раздумали.

Глава 4 ГРАМОТА ШВЕДСКОГО КОРОЛЯ

В последний год большую часть времени Василий Васильевич Голицын проводил в своей усадьбе, которую выстроил на берегу Яузы. Дом ничем не уступал его апартаментам, построенным в самом центре Москвы, а в чем-то даже их превосходил. На огромной территории были вырыты пруды, в которых плескались золотые карпы. Вдоль аллеи располагались беседки, в которых гости могли уединиться для беседы. Дорожки были выложены брусчаткой, а потому даже в самую распутицу в саду не встретишь грязи. Территорию усадьбы забором Василий Васильевич намеренно не огораживал.

Загородную резиденцию князь Голицын выстроил специально для Софьи. Это было едва ли не единственное место, где они, не опасаясь чужого взгляда, могли коротать денечки. Софья Алексеевна всегда приезжала к Василию Голицыну без пышного сопровождения, в обыкновенной карете и, оставив слуг у ворот, топала до дверей князя в одиночестве.

Князь Голицын всегда встречал ее у порога и, взяв под локоток, бережно отводил в покои. За закрытыми дверями они часто проводили по несколько дней кряду. Поговаривали, что Софья Алексеевна, не стыдясь князя, шастала по дому в одном исподнем, но вряд ли кто из челяди был способен взглянуть на стыд государыни.

По всему периметру дворца, вооружившись пищалями, несли караул стрельцы.

Князь Голицын вставал рано, едва ли не в самую темень. Утренними часами он дорожил особенно. Это было время, когда он всецело принадлежал себе. Но на сей раз просыпаться ему не хотелось. Софья Алексеевна, прижавшись к его руке, тихо посапывала. Будить ее не хотелось, а проснуться она могла от малейшего прикосновения.

Вспомнив прошедшую ночь, Василий Васильевич невольно улыбнулся: жена никогда не была с ним столь откровенна, как царевна. Каждую ночь Софья воспринимала, как божий дар, а потому отдавала себя всю без остатка. Брала от близости все до последней капли, а потому с легкостью расставалась с исподней только для того, чтобы почувствовать прикосновение его тела.

Жена, даже нарожав детей, никогда не снимала при нем с себя исподнюю, не позволяла глазеть на оголенные ноги. Единственное, что допускалось в близости, так это шарить жадной ладонью по ее плоскому животу. Прикрыв глаза, князь Голицын подключил свое воображение. Вот только частенько память подбрасывала ему полноватое и жадное до утех тело царевны.

Софья Алексеевна лежала неприкрытая, одеяло валялось в ногах, сбившись в ком. Дородная. В телесах. Такую, как ни мни, не убудет! Все только на пользу. Венерины бугры, свесившись, занимали едва ли не полпостели. Такие перси в ладошке не уместить, их нужно брать в охапку. Талия необъятная, в два обхвата. На таких телесах не то что поелозить, заблудиться можно!

Золотой крест с рубинами на перекладинах лежал на табуретке поверх исподней. Государыня снимала его с шеи всякий раз, прежде чем лечь в постель к князю. А на мизинце — крохотное серебряное колечко, которое князь подарил ей после того, как впервые познал. Надев однажды, Софья не сняла его ни разу. Колечко выглядело весьма скромно среди золотых перстней с рубинами, что унизывали ее толстые короткие пальцы. Однако тоненьким колечком она дорожила куда больше, чем праздничной парчой.