Заговор стервятников

Всю дорогу доктор молчал. Он досадовал, что Софрон Ильич самовольно зачислил его в агенты сыскного бюро «Господина Икса». И сознавал, что, по сути, так оно и получалось: он не ходил, разумеется, по трущобам в поисках привидений, но, незаметно для себя, попал в полное подчинение к юной сыщице-бестужевке. Правда, он только что проявил твердость, граничащую с жестокостью, — наотрез отказался ехать вместе с Мурой на Роменскую, чтобы обследовать жилище ненормального Лузиньяка. Теперь, когда королевский отпрыск скрылся от своих недругов в ночлежке на Обводном, Софрон Ильич может без всяких помех заниматься расследованием, вынюхиванием, засадами, погонями и тому подобным. А с него, доктора Коровкина, довольно!

Доктору казалось, что его спутница чувствует его недовольство и обиду: совсем пала духом, сидит, как мышка, не решается заговорить. Ему и в голову не приходило, что молчала она совсем по другой причине. Мария Николаевна размышляла о предстоящем обеде, в ходе которого милому Климу Кирилловичу придется пережить пренеприятную минуту. Как он отнесется к известию о помолвке Брунгильды? Ведь когда-то, а может быть и сейчас, он был влюблен в ее старшую сестру.

— О, взгляните! — ненатурально оживленным тоном воскликнул доктор, радуясь, что нашел безобидный повод прервать затянувшееся, неловкое молчание. — Синий флаг!

Мура повернула голову — они проезжали мимо пожарной части. Как доктору удалось различить цвет флага в темноте? Если он прав, значит, власти оповещают население, что в ближайшие дни ожидаются сильные морозы.

Мура поежилась и потрясла беличьей муфточкой, в которой спрятала замерзшие руки.

— Вы уж извините Софрона Ильича, — попросила она жалобным голоском, — у него не было другого выхода.

Доктор смягчился.

— Я не сержусь. Но никак не могу взять в толк, при чем здесь Орлеанская девственница? Что, действительно в ее жизни есть какие-то загадки и тайны?

— Насколько я знаю, — равнодушно сказала Мура, — с Жанной все более или менее ясно. Правда, меня смущает, что в некоторых источниках ее называют Деборой.

— Дебора, Дебора… Что-то знакомое. — Клим Кириллович выпростал подбородок из поднятого мехового воротника и наклонился к девушке.

— Дебора — героиня библейская, — все так же безразлично пояснила Мура, — она отрезала волосы Самсону, и он потерял свою чудодейственную силу.

— Понятно. — Клим Кириллович отпрянул; легкое облачко пара, вылетавшее из румяных губок девушки, дразнило его обоняние ароматом свежего арбуза. Неизъяснимая нежность охватила все его существо, и, с трудом сдерживая охватившее его волнение, он пробормотал: — Да, возможно историки сравнивают Жанну с библейской воительницей, но Самсона погубила все-таки она, а не Далила.

— Они обе — воительницы, — вздохнула Мура, — а если Библия как исторический документ описывает под именем Деборы Жанну д'Арк?

— Вы все фантазируете, милая Маша. — Доктор с трудом сдерживал желание немедленно заключить неутомимую исследовательницу в объятья. — Тогда придется признать, что сама Библия написана после жизни Орлеанской девственницы. То есть после пятнадцатого века. А это — нонсенс.

Мура промолчала. В лиловатом свете мелькающих мимо фонарей личико Муры выглядело таким печальным, что Клим Кириллович после минутного молчания заговорил непроизвольно мягко и ласково:

— Конечно, каждое новое поколение ученых, в том числе и историков, находит новые идеи и высказывает неожиданные предположения. Но все-таки для этого должны быть хоть какие-то основания. Они у вас есть?

— Не знаю. — Легкое, благоухающее арбузом облачко снова коснулось лица Клима Кирилловича. — С одной стороны, историки утверждают, что пергамен не хранится более пятисот лет, а чаще только триста. Поэтому летописи и хроники постоянно переписываются. И наши, российские, тоже. А с другой стороны, я держала в руках Кодекс, найденный Тишендорфом, — листы пергамена мягкие, гибкие, будто сделаны недавно. А ведь Тишендорф утверждает, что этот Кодекс создан в четвертом веке! То есть что его пергамент сохранился шестнадцать столетий! Как же это может быть?

Найти объяснения доктору не удалось, как не удалось и заключить Муру в объятья, — сани остановились возле парадных дверей дома, в котором квартировало семейство Муромцевых.

Сердце Муры учащенно забилось: чуть поодаль к чугунной коновязной тумбе пристроился автомобиль с откинутым, несмотря на мороз, верхом, в котором сидели спиной к ним два человека. Они не обернулись, хотя наверняка слышали, как подъехали сани, и разглядеть автомобильных седоков не представилось возможности. До слуха Муры донеслись французские фразы.