Заговор Ван Гога

– Я не герой. Впрочем, было трудно понять, что делать. Иногда мне казалось, что я делаю вовсе не то, что надо. – Он словно читал мысли Эсфири. – Я понимаю, сейчас это звучит странно, но тогда были совсем другие времена.

– Вы упомянули, что Турн писал письма за Хугена. И письма к Герингу тоже?

Хенсон что-то пометил у себя в блокноте. Может статься, эта ниточка куда-то приведет. Как ни крути, а корреспонденция Геринга по большей части пережила войну.

– О, конечно. Геррит очень даже с большим удовольствием был членом партии.

– Нацистской партии?!

– Ja, ja. Именно поэтому он до конца оставался хранителем музея.

– А почему вы сказали, что с удовольствием?

Худелик усмехнулся.

– Вышагивал как индюк, гордый такой. Затянется в форму и челюсть вперед, будто Муссолини.

– А он участвовал в расправах над евреями? – спросила Эсфирь.

– Так, немного.

– Что значит «немного»?

– Ну, науськивал разных хулиганов. Выступал с речами. А когда, скажем, человека повалят на землю, он пару раз мог пихнуть его ногой. Однако это все показное. Он был трус и слабак.

– И что, он потом не понес никакого наказания? – удивился Хенсон.

– О, мои юные друзья… Вы прекрасны и сильны. Или, по крайней мере, так про себя думаете. Но вы и понятия не имеете, что тогда творилось. Кто-то был напуган, а кто-то струсил до такой степени, что… Власти не могут наказывать за слабость характера. Не то пришлось бы расстреливать половину голландцев, переживших войну. Впрочем, потом им внятно объяснили, что к чему. Расстрелов было в достатке, не переживайте.

– И все же… ваш друг Турн отделался только легким испугом?

– Юная леди, я ведь не обязан отвечать на ваши вопросы, не так ли? К тому же я старый и больной человек.

Он сел обратно в кресло. Хенсон потянул Эсфирь за локоть, и девушка отступила на шаг, мрачно разглядывая пол.

– Нам могут помочь даже самые незначительные детали, – сказал Хенсон.

– Ну, во-первых, – смягчился Худелик, – никакой он мне не друг. Против Геррита я сам давал показания.

– Стало быть, его судили?

– Но оправдали. Он утверждал, что только прикидывался нацистом. Что у него не было иного выбора после того, что случилось с Хугеном и Дейком. И еще он сказал о подготовке нескольких подделок, которые продал немцам за очень большие деньги.

– Подделки? – Эсфирь вскинула голову и переглянулась с Хенсоном.

– Да, он показал некие квитанции. Якобы из Берлина. Оплата за картины и кое-какие бронзовые вещички, которые еще оставались в коллекции.

– А откуда взялись эти подделки? – спросил Хенсон. – Он что, их сам сделал?

– До того как стать секретарем Хугена, он учился в Роттердаме на художника. Кроме того, преподавал в нашей школе живопись. – Старик прищурился. – Да-да. Точно. Он сказал, что сам рисовал подделки, а подлинники спрятал.

– Я думаю, именно это он считал своим патриотическим долгом перед королевой Вильгеминой, – заметила Эсфирь.

– Турн заявил судьям, что это наглядно демонстрировало тупость немцев и к тому же истощало их ресурсы.

– Перекачивая их прямиком в его собственный карман, – добавил Хенсон.

Худелик скривил губы, словно попробовал какую-то кислятину.

– Ну, деньги-то он вернул… Если уж на то пошло, именно поэтому его и оправдали. Откупился, значит. Но вот почему рейх заплатил за вещи, которые мог запросто отобрать – это так и осталось под вопросом.

– Надеюсь, свобода обошлась Турну в кругленькую сумму, – сказала Эсфирь.

– Положим, – Худелик махнул рукой, – деньги-то были вдовьи. Он во время оккупации щеголял в униформе и обхаживал вдову Де Грут. А вот почему она решила-таки выйти за него… – Старик пожал плечами.

– Наверное, боялась нацистов.

– Да уж, – ответил Худелик. – Любой хоть сколько-нибудь достойный человек их боялся.

Хенсон скосил глаза на Эсфирь.

– Mijnheer Худелик, а вы не помните такого человека – Стефан Мейербер?

– Французский поэт?

– Нет-нет, – сказала Эсфирь. – Во время войны. Худелик отрицательно покачал головой.

– Возможно, он в конце войны бежал на север. Из вишистской Франции.

– Царил хаос. Штурм Арнема и так далее. Беженцы по всем дорогам. Не помню никого по имени Мейербер.

Хенсон сунул руку в карман пиджака и извлек увеличенную копию водительского удостоверения Сэмюеля Мейера:

– Конечно, тогда он был моложе.

Старик прищурился, затем снова покачал головой.

– А как насчет этого человека? – Хенсон показал набросок «Манфреда Штока», сделанный художником.

Худелик почесал подбородок, но и это лицо ему было незнакомо.

– Послушайте… Есть один рисунок… – сказал он вдруг. – Что-то такое… Юная леди, не сочтите за труд, вот на том стеллаже. Вторая полка сверху. Красная обложка.

Материя обложки настолько выцвела, что Эсфирь на всякий случай переспросила:

– Вот эта?

– Соседняя.

Девушка привстала на цыпочки и с трудом принялась вытаскивать запыленный том. Худелик тем временем, кажется, с интересом рассматривал ее стройную фигурку.

Книга оказалась в довольно бедственном состоянии. Переплет сильно обветшал, и, когда Эсфирь наконец-то извлекла искомое, пара страничек выпала.

– Это памятное издание. Про нашу школу и музей.