Заговор

Откуда-то изнутри одинокий голосок уговаривал ее: иди, подальше уйди от распростертых тел. Цепляясь за стену, не в силах оторвать взгляд от бездыханных фигур, Сара шаг за шагом добралась до выхода из проулка. Когда она ступила на тротуар, мимо промчалась машина, заставив ее всмотреться в пустую улицу и попытаться забыть про оставшихся позади мужчин. Холодный расчет убийцы пропал, на смену пришел колченогий страх, и Сара стояла одна-одинешенька, внезапно ощутив, что вся одежда на ней промокла от пота. Задрожав, глубоко засунула руки в карманы пальто. Куда-нибудь, где безопасно. Найди, где безопасно. Вновь голосок повел ее, и Сара, следуя за ним в оцепенении, вернулась к Шестой, к свету, к людям, под защиту других. Она не бежала (голосок каким-то образом ей этого не позволял), а шла со спокойной уверенностью, не привлекая к себе внимания, а следовательно, невидимая, незаметная. Уже свернув к гостинице, почувствовала, как по щекам покатились первые слезы облегчения.

Только переступив заплетающимися ногами порог номера, этого безопасного убежища, где не нападут, как двадцать минут назад, Сара смогла сосредоточиться на фразе, оброненной тем мужчиной. Сегодня это только первая попытка, залог… Что у них было на уме? А Эйзенрейх? Обернувшись, она увидела свое отражение в зеркале: лицо в багрово-черных разводах, волосы спутанными космами свисают на плечи. Но не от этого все померкло вокруг, а от глаз, глаз, которых она не видела с самого Аммана: холодные, непрощающие глаза смотрели на нее из зеркала и слали молчаливые проклятия.

И тогда Сара задумалась о том, что не было связано с нападением. Почему? Что дало повод? Корректировка данных досье. И ничего больше… как предполагалось. Ничего больше. Ничего, что могло бы вызвать грозные предостережения: первая попытка, Эйзенрейх…

И вдруг холодный пот выступил у нее на шее, стоило мелькнуть в мыслях одному названию: комитет.

Сара заставила себя окинуть взглядом номер: коробка, держащая ее, давящая ее, безопасность изолирующего кокона. Конечно, это комитет. Уж слишком все знакомо, слишком похоже на ту жизнь, что едва не уничтожила ее. Меня им не втянуть. Что бы то ни было, меня не втянуть. Она знала, что делать. Вернуть все. Досье, записи… работу, если потребуется. Хватит! Пусть другие берут на себя ответственность. Пусть другие тащат воз. Воспоминания о проулке уйдут. Воспоминания об Аммане. О себе самой. Ей нужно защитить себя.

Потянувшись за кейсом, Сара заметила мигающий красный огонек на телефонном аппарате. Слегка запаниковав, подумала, что предупреждения в проулке не хватило. Отыскали же ее на улице. Несомненно, и тут могли найти. Не обращай внимания. Пусть в эту игру играют другие. Но почему-то слова не убеждали. Ей нужно это услышать, послушать самой, убедиться, что она поступает правильно, убегая от всего этого. Сара подняла трубку и вызвала оператора. Ответил электронный голос, сообщивший, что ей звонили всего один раз в 17 часов 10 минут. Последовала глухая трель, и в трубке зазвучал второй голос:

— Привет, это Ксандр Джасперс. Слушайте, понять не могу, как я мог свалять такого дурака, но, когда я вернулся к себе в контору, меня вдруг осенило. Я про Энрейха. Это не Энрейх. Это Эйзенрейх. По крайней мере, так мне подсказывает чутье. Если это в увязке, то здесь может быть намешано куда больше, чем мы оба себе представляли. Позвоните мне.

Джасперс. О боже ты мой! Она была не одинока. Он установил связь. Эйзенрейх… А обратилась к нему она, его в это втянула. Чья ответственность, Сара? Чье доверие?

Положила трубку, вновь сняла и принялась набирать номер.

Глава 2

Образование… способно обратить захватнический пыл в усердие, упрямство — в приверженность, а непостоянство — в страсть.

«О господстве», глава IV

Ксандр выскочил в такой спешке, что забыл на перилах свой шарф, и сейчас, стоя на продуваемой ветром Шестой авеню, поневоле вспоминал предостережение Ландсдорфа: «Застегнитесь, если хотите прожить так же долго, как и я». Порой он делался возмутительно чувствителен. Ксандр поднялся по пандусу для такси к «Хилтону», затем прошел в дверь и попал в поток теплого воздуха, согревавшего и лицо, и шею. Приятное облегчение!