Заговорщики. Преступление

– О каких отраслях хозяйства вы говорите?

– Нефть, химия, недра…

Гопкинс согласно кивнул головой:

– Кое-что мы об этом слышали. Нам кажется, что в наших интересах всячески поощрять деловые связи Штатов с Европой. Только… – он на мгновение умолк, испытующе посмотрев в глаза собеседнику, – мы не знаем, что вы будете делать с этими связями и со своими вложениями, если Гитлер зайдет дальше, чем мы предполагаем, – возьмет да и бросится на нас?

Ванденгейм пренебрежительно махнул рукой:

– Он никогда не пойдет на это первым.

– Но на это могут пойти его союзники – японцы. Тогда Гитлер будет автоматически втянут в войну с нами.

– Этого не будет! – энергично воскликнул Джон. – Мы сумеем удержать его от подобной глупости, а японцев удерживайте вы.

Наступила пауза. Гопкинс молчал. Нельзя было понять, одобряет он подобную мысль или осуждает.

«Черт возьми, кажется и этот намерен играть со мною в прятки?» – подумал Ванденгейм и безапелляционно заявил:

– Все, что я знаю о намерениях нацистов, а я знаю о них вполне достаточно, позволяет мне утверждать: Гитлер бросится на Россию. Это цель всех его приготовлений. А раз так, мы можем спать спокойно.

– Сталин не из тех, кто позволит Гитлеру легко сорвать плод, – возразил Гопкинс.

– Тем лучше, – радостно воскликнул Ванденгейм. – Значит, военная конъюнктура – на десять лет…

Гопкинс нервно повел плечами, почти тем же движением, как это делал президент, и проговорил тоном проповедника:

– Не стройте из себя вандала, Джон. Мне не хочется верить, что американец способен желать войны… Война не то средство, которым мы хотели бы решать наши споры. Война – это кровь, это гибель миллионов людей.

– Это не наши, а их споры, не наша, а их кровь – там, в Европе, – махнул рукой Ванденгейм. – Какое нам с вами дело?! Пусть они истребляют друг друга. Нам от этого хуже не будет…

– А если водоворот втянет и нас?

– От нас зависит, дать себя втянуть в войну или нет.

– Вы говорите о возможности войны так, словно дело идет о том, будет ли лето достаточно теплым, чтобы поехать на купанья, – негромко, но внушительно произнес Гопкинс. – Хорошо, что наша беседа происходит без записи и свидетелей, а то нам жарко пришлось бы на ближайшей пресс-конференции.

Мысль о том, что их разговор действительно не стенографируется и, по существу говоря, можно говорить о чем угодно, подбодрила Ванденгейма. Уж не для того ли Гопкинс и напомнил об этом, чтобы вызвать его на откровенность?

Джон заговорил о том, что ему казалось самым важным:

– Что бы вы сказали, если бы я с полной серьезностью предложил проект слияния наших партий? К чему эта игра, отнимающая столько времени и средств у всех нас? А я, мне кажется, нашел бы средства осуществить такой проект.

Гопкинс посмотрел на него так, словно перед ним сидел сумасшедший.

– Вы… серьезно? – И в ответ на утвердительный кивок Ванденгейма: – Воображаете, что мы можем позволить себе такую роскошь? – На лице Гопкинса отразилось смешение гнева и крайнего отчаяния. Ванденгейм в испуге даже отстранился от Гопкинса, но тот без стеснения потянул его к себе за рукав пиджака. – К черту дурацкие фантазии, Джон! Осуществить такое слияние значило бы ввести в действие против нас все скрытые силы протеста. Те силы, которые сейчас идут по одному из этих русел, – он поочередно ткнул пальцем в грудь Ванденгейма и себя. – Мир между нами значил бы открытую войну против всех нас… Запомните хорошенько то, что я вам сейчас скажу: боритесь с нами, боритесь так яростно, как только можете! Но упаси вас бог свалить хозяина. Он или революция – таков выбор для нас всех. Поняли?

Ванденгейм не принадлежал к числу людей, легко теряющихся, но сейчас он сидел с таким видом, словно из-под него вытаскивают стул.

– Валите на нас, что угодно, – продолжал между тем Гопкинс. – Слава богу, что вы обладаете средствами для этого. Что будет со всеми нами, если вместо вас этим делом займутся те, кто кричал сегодня с платформы: «Отдайте нам то, что произвели наши руки!» Представьте себе, что мы отдали бы им то, что создано ими. Что останется тогда вам?

Лицо Ванденгейма налилось кровью. Забыв, что он разговаривает не с Долласом, а с советником президента, он зарычал:

– К чертям эти глупости, Гарри! Посадить мне на шею десятки, сотни тысяч паразитов?! Я делаю доллары не для того, чтобы затыкать ими глотки рабочих. Я не хочу, чтобы из-за вашей филантропии сотни тысяч, миллионы бездельников разевали рты на мой хлеб. Да, у меня миллионы. Да, у меня миллиарды! Да, я богат. Но какой черт вам сказал, что я не смогу стать еще богаче, если не буду кормить нахлебников, которые сегодня в Улиссвилле требовали вашей проклятой справедливости.

В течение этой речи Гопкинс успел совершенно успокоиться. Его черты приобрели выражение расчетливой деловитости и официальной сдержанности. Теперь он смотрел на беснующегося собеседника с выражением снисхождения. Как только ему удалось вставить реплику, Гопкинс проговорил тоном доброго учителя, поучающего не в меру расходившегося ученика.