Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

Мансикка совершенно ошибочно полагаетъ, что въ этомъ образѣ комически отразилась „огненная Марія“²). Только предвзятое убѣжденіе, что подъ всякимъ женскимъ образомъ скрывается Богородица, и невниманіе къ обряду, источнику заговорныхъ образовъ, могли натолкнуть изслѣдователя на такое предположеніе. Между дѣвицей, одѣтой во все красное, и Неопалимой Купиной нѣтъ ничего общаго. Одинъ образъ быль привлеченъ къ заговору, благодаря процессу творчества, какой отразился въ нѣмецкихъ заговорахъ и заставилъ Богородицу нести головешку или огонь; другой же образъ („красной“ дѣвицы) былъ созданъ заговоромъ. Тотъ пріемъ, какой намѣтился въ отрывочномъ упоминаніи о панахъ въ черныхъ жупанахъ, красныхъ кавнярахъ, пріемъ симпатическаго эпитета, во всей силѣ выступаетъ въ образѣ „красной“ дѣвицы. Если тамъ были только красные воротники, то здѣсь уже вся одежда красная. И даже сама дѣвица „красная“. Съ образомъ дѣвицы

198

случилось то же самое, что мы уже наблюдали надъ образомъ щуки. Тамъ эпитетъ „желѣзный“, приданный первоначально зубамъ по извѣстнымъ соображеніямъ, распространился потомъ на весь образъ. Здѣсь эпитетъ „красный“ пережилъ то же самое. На панахъ пока только красные воротники. На дѣвицѣ — все красное. Но можно предполагать, что и дѣвица первоначально не вся была красная. Заговоръ кончается интересной подробностью: „красныя рукавицы на рукахъ“. Если мы отбросимъ эпитетъ „красный“ во всѣхъ остальныхъ случаяхъ, то у насъ получится образъ совершенно аналогичный тому, какой выработался въ нѣмецкихъ заговорахъ. Тамъ въ рукахъ Маріи головешка; здѣсь — на рукахъ дѣвицы „красныя“ рукавицы. Ту же судьбу, что и эпитетъ „красный“, пережилъ и другой, параллельный ему, „черный“. Въ бѣлорусскомъ заговорѣ эпитетъ „черный“ замѣтно уже склоняется къ характеру сквозного: черные жупаны, черныя кареты. Можетъ быть, онъ и былъ уже сквознымъ въ томъ заговорѣ, откуда выдернута эта фраза. Ему, какъ и „красному“, соотвѣтствуетъ образъ „черной“ дѣвицы¹). Такъ оказывается, что два эпитета, взятые отъ потухающей головни, черный и красный, существующіе въ бѣлорусскомъ заговорѣ, въ другихъ заговорахъ получили самостоятельное развитіе, выработались въ самостоятельные мотивы. На разработку заговоровъ съ симпатическимъ эпитетомъ „красный“, можетъ быть, еще въ большей степени, чѣмъ головня, вліялъ пріемъ лѣченія рожи „красной“ матеріей, очень распространенный въ Россіи²).

Мнѣ пришлось наблюдать лѣченіе рожи бабкой. У больного воспаленіе распространилось очень сильно: съ головы до колѣнъ. И вотъ бабка почти всего его обвила красной фланелью. При этомъ я еще узналъ, что для удобства, вмѣсто фланели на руки и ноги можно надѣвать красныя рукавицы и чулки. Не отсюда ли „красная дѣвица“ мордовскаго заговора и „красныя кавняры“? То обстоятельство, что дѣвица оказывается сидящей на подѣ, вовсе не

199

комично. Оно было бы комично, если бы дѣвица была дѣйствительно Богородица. Но образъ создавался безо всякой даже мысли о Богородицѣ. Всѣ подробности костюма списаны съ простой крестьянки. А посажена дѣвица на подѣ потому, что тутъ-то именно, около печи, и происходитъ лѣченіе огарками или сажей. Кромѣ того, больные рожей почти всегда лежатъ на печи, потому что знахарки прежде всего не велятъ ее застуживать. Образъ красной дѣвицы на подѣ и больной, обматанный въ красное, лежащій на печи, невольно напрашиваются на сопоставленіе.

На появленіе симпатическаго эпитета „черный“ еще больше, чѣмъ головня, могло дѣйствовать употребленіе сажи, какъ средства противъ огника. Пріемъ этотъ извѣстенъ въ Малороссіи, гдѣ наблюдаются и соотвѣтствующіе заговоры. Въ одной малорусской сказкѣ разсказывается, какъ баба мазала сажей покраснѣвшую шею пьянаго мужа, думая, что онъ испорченъ¹). Вотъ какъ тамъ лѣчатъ отъ огника. „Тимъ вихтыкомъ, шо мыють горшкы, брать навхрестъ въ челюстяхъ сажу, затоптувать огныкъ и прымовлять трычи: „Іхала баба лисомъ. Чорна запаска, чорна сорочка — чорный лисъ рубаты, вугильля палыты, вогныкъ затоптуваты“²). Что баба ѣдетъ рубить лѣсъ, это объясняется вліяніемъ на заговоръ другого обряда. „Якъ топлять въ пичи, взять нижъ, торкать нымъ навхрестъ челюсти, притоптувать тымъ ножемъ огныкъ и прымовлять трычи: „Ишла баба чорною дорогою. Сама баба чорна, чорна плахта, чорна запаска. Та не руба ни дуба, ни явора, ни березы, тильки руба огныкъ“³). Таковымъ мнѣ представляется происхожденіе этихъ загадочныхъ образовъ въ заговорахъ отъ воспаленій. Ни о какой „огненной Маріи“ здѣсь говорить не приходится.

Опять повторяю, что свое толкованіе я далѣе сферы заговоровъ не распространяю. Однако и въ заговорахъ образы, обыкновенно сводящіеся къ „огненной Маріи“, не ограничиваются только кругомъ заговоровъ отъ воспаленій. Они

200