Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

обстоятельству, что словесныя чары несравненно легче и примѣнимѣе при всякихъ обстоятельствахъ. Взять хотя бы тѣ же присушки. Распалить печь гораздо удобнѣе на словахъ, чѣмъ на дѣлѣ. Поэтому слово-присушка вытѣсняетъ присушку-обрядъ. Когда же разрывъ съ обрядомъ совершится, наступаетъ царство необузданной фантазіи. Горѣніе рисуется все болѣе и болѣе яркимъ, пылкимъ, жаркимъ; создаются образы, одинъ другого фантастичнѣе. Начинаетъ примѣняться характерный для заговорнаго творчества пріемъ, который я назвалъ выше симпатической гиперболой. Сначала заговоръ читали, на самомъ дѣлѣ глядя на горящіе въ печи дрова. Потомъ, когда обрядъ отмеръ, стали просто говорить: „есть въ чистомъ полѣ печь мѣдная, накладена дровъ дубовыхъ“ и т. д. И даже печь въ полѣ могла быть не мѣдная первоначально, а самая обыкновенная кирпичная или желѣзная, какой она и является въ другихъ заговорахъ¹). Первоначально она была кирпичная, потому что дѣйствіе въ поле перенесено изъ бани, гдѣ раньше на самомъ дѣлѣ совершались чары. Потомъ могла появиться и желѣзная печь. И въ этомъ образѣ пока нѣтъ еще ничего фантастичнаго. Онъ взятъ изъ домашняго же обихода простого человѣка. До красна раскаленная желѣзная печь — образъ хорошо всѣмъ извѣстный и подходящій для заговора. Далѣе уже не труденъ переходъ и къ мѣдной печи и къ оловянной. Наконецъ, увеличивается и самое число печей. Оно доходитъ даже до 77. Такъ развивается представленіе о горящемъ въ печи огнѣ. Игра воображенія доходитъ до того, что огонь отъ печей уже разжигаетъ „небо и землю и всю подселенную“.

Въ мотивъ огня вплетается и еще одинъ образъ, который надо считать побочнымъ приростомъ. Иногда не однѣ печи горятъ, а при нихъ еще находятся какія-то женскія существа, которыя и распаляютъ печи. Откуда взялся этотъ образъ? Мнѣ кажется, что и онъ первоначально былъ списанъ съ дѣйствительности, а потомъ уже переработался подъ вліяніемъ ходячихъ образовъ народной поэзіи. Возьмемъ этотъ образъ въ самомъ простомъ его видѣ, въ какомъ

212

онъ встрѣчается въ присушкѣ. Въ одномъ заговорѣ у Майкова просто говорится, что около печи „сидитъ баба сводница“¹). Хотя я выше и привелъ этотъ заговоръ въ числѣ другихъ редакцій мотива, но теперь долженъ оговориться. Эта редакція потерпѣла очень сильное вліяніе со стороны другого мотива, также разрабатывающагося присушками. Внѣшняя форма сохранилась та же, какую мы видимъ и въ другихъ пространныхъ редакціяхъ мотива огня. Но содержаніе почти все навѣяно другимъ мотивомъ. Не сохранилось даже сравненія съ огнемъ. Въ печи оказывается „стоитъ кунжа́нъ ли́тръ: въ томъ кунжанѣ литрѣ всякая веща́ кипитъ, перекипаетъ, горитъ, перегораетъ сохнетъ и посыхаетъ: и такъ бы…“ Эта картина уже изъ другого мотива, связаннаго не съ обрядомъ разжиганія огня, а съ обрядомъ варенія приворотнаго зелья. Варючи такое зелье, приговариваютъ: „Якъ дуже зелье кипитъ…“²). Вотъ откуда взята картина заговора Майкова. Баба сводница, варящая приворотное зелье, явленіе, и по сію пору очень хорошо извѣстное по селамъ. Въ рѣдкомъ селѣ не найдется бабы съ такой репутаціей. Она-то и попала въ заговоръ. Такимъ образомъ, печь и баба сводница въ заговоры попали вовсе не вмѣсто Неопалимой Купины, какъ утверждаетъ Мансикка³). До Неопалимой Купины отсюда еще очень далеко. — Далѣе, по тому общему правилу, что обрядъ въ эпической части приписывается въ концѣ концовъ необыкновенному существу, и простую бабу замѣнили также болѣе таинственныя и могучія существа. Легче всего, конечно, могла попасть сюда Баба-Яга. Она въ народномъ представленіи тѣсно ассоціирована съ печью. То она лежитъ на печи; то подъ печкой — изъ уголъ-въ уголъ. То, наконецъ, жарко распаляетъ печь, чтобы сварить свою жертву. Участіе въ присушкѣ вѣника могло двигать фантазію въ томъ же направленіи. Баба-Яга обыкновенно представляется съ метлою. Не даромъ метла попадаютъ и въ заговоръ⁴). — Упомяну еще о трехъ дѣвицахъ-огневицахъ,

213

въ которыхъ Мансикка усмотрѣлъ отраженіе „Огненной Маріи“. Для меня появленіе этого образа въ присушкахъ не ясно. Думаю, что онъ попалъ сюда изъ заговора — Сисиніевой молитвы. Огневицы, по народному представленію, олицетвореніе лихорадочнаго жара, горячки. Вполнѣ естественно, что онѣ появились въ заговорахъ, имѣющихъ цѣлью какъ разъ „разжечь“ человѣка. „Имя мнѣ Огнія кипучая, какъ въ печи смольнима дровами сжгу человѣка“¹). Женщина изъ простой обратилась въ „огненную огневицу“ для того, чтобы усилить эффектъ изображающагося дѣйствія. Это извѣстный уже пріемъ симпатическихъ эпитетовъ. Онъ же наблюдается и въ другомъ заговорѣ, записанномъ Мансикка: „Стоит огненна избушка, огненны стены, огненны окна, кирпицьная пець, в этой пеце горят всякіе дрова, ёловы и сосновы, рожжыгают и роскаливают. Так бы у р. Б……“²).