Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 16

«Уважаемая Наталья Ивановна, пишет Вам незнакомая женщина и несчастная мать.

Ваш адрес мне дала очень старая женщина, ей 98 лет. Звать ее Лома Аграфена Илларионовна.

Она сказала, чтобы я написала Вам ее имя и что Вы ее знаете еще по Baшей бабушке Евдокии. И поэтому, Бог даст, милостливо не откажете мне в своей помощи.

Опишу по порядку, в чем моя беда. Буду писать все, как есть, не утаивая ничего, как велела мне Аграфена Илларионовна.

Три года назад мой единственный сын ушел из дома здоровым, а вернулся полоумным. До сих пор не пойму, как он, будучи в невменяемом состоянии, нашел дорогу домой. Ведь он даже меня, свою мать, тогда не признал. Мне пришлось вызвать «скорую», и его увезли в психушку.

Так и стали жить: то он в больнице, то его отпустят пожить домой. Сидит он в комнате и будто спит.

Стала я повсюду искать бабок-знахарок. Посмотрят они на него и отказываются. Одни говорят:

– Поздно уже лечить.

Другие перекрестятся и скажут:

– Господи меня оборони в это ввязываться.

В конце концов дали мне адрес Аграфены Илларионовны. Поехала я, а мне сказали, что она здесь уже не живет. Стала я спрашивать адрес нового местожительства Аграфены – не дают. Тогда я встала на колени и сказала, что не уйду с этого места, пока не скажут, где она теперь живет. Дали мне адрес, и оказалось, что она теперь живет в монастыре. Поехала я туда – ведь отчаявшаяся мать преграды не знает.

В монастыре мне сказали, что в миру люди живут с мирскими именами, а в монастыре у них уже имена от Бога. Это значит, что я теперь не смогу узнать, какое имя носит в монастыре Аграфена. Может, она Мария, может, Ульяна – только настоятельница и Господь это знают.

Залилась я горькими слезами. Белый свет мне в копеечку показался.

Пошла тогда монашенка к настоятельнице и, видно, ей обо мне все рассказала. Привели меня к ней по ее разрешению. И стала я просить, умолять объявить мне послушницу Аграфену, дать мне возможность с ней поговорить. Но настоятельница не согласилась. Тогда я сказала ей, что не верю тому, чтобы Господь у такого святого порога, как этот монастырь, отказал мне в своей помощи, хотя бы через своих верных служительниц, ибо для чего тогда cтоит этот дом из такого множества камней, если не для помощи тем, кто находится в великом отчаянье. Я говорила настоятельнице:

– Разве легче будет Вам, если я не снесу больше этого испытания и покончу с собой и со своим несчастным сыном, чтобы уже не мучиться и не страдать, ибо всякое терпение может быть переполнено.

Не знаю, слова мои ее убедили или сам Бог, только позвала настоятельница послушницу и велела ей проводить меня в келью к той, к которой я приехала.

Когда я вошла в маленькую комнату, то увидела стоявшую на коленях очень старую женщину. Послушница закрыла за моей спиной дверь, а я стала ждать, когда затворница дочитает свои молитвы.

Наконец она поднялась с колен, и мы с ней присели на деревянные лавки. Стала я рассказывать ей о своем Никите, о том, что он всегда был добрым сыном. Как помогал мне по дому, сочинял и пел песни под гитару, как легко и успешно учился и какой он теперь стал невменяемый. А главное, я даже не знаю и никогда не узнаю, что же с ним случилось, что он потерял себя и свой разум. Сам он этого, видимо, не помнит, потому, что сколько бы я его ни спрашивала, он только лоб морщит, но вспомнить ничего не может.

Еще я сказала, что сын мой приехал со мной, он сидит в монастырской сторожке со сторожем. Аграфена (новое ее имя я по ее просьбе не называю) велела привести к ней Никиту. Посадила она его перед иконой Спасителя и сказала:

– Лечить я его не буду а вот вспомнить ему дам, чтобы ты знала, от чего он занедужил. Я буду читать про себя сильную молитву на его ангела-хранителя, и он отворит его разум для памяти. Язык его будет рассказывать, как и из-за чего приключилась с ним беда. Но помни, матушка, чтобы ни слов твоих, ни рыданий ни я, ни его ангел-хранитель не услышали, потому что тут же дверь его памяти захлопнется и ты уже никогда правды о его горе не узнаешь. Сиди как немая, молчи и слушай.

То, что стало происходить дальше, нельзя объяснить не чем иным, как одним словом – чудо. Мой сын стал говорить, а точнее, рассказывать совершенно дикую историю, которая перевернула мое представление о моем собственном ребенке.

Я буду рассказывать его историю в том же порядке и так, как услышала ее сама. Упущу только незначительные детали, которые, на мой взгляд, не столь значительны и серьезны.

Голос сына звучал глуховато, как спросонья, но мне было слышно каждое слово его рассказа:

“Я очень рано стал интересоваться, как устроена женщина. Не знаю, во сколько лет у других детей просыпается интерес к противоположному полу, а я в девять лет вовсю занимался онанизмом. Несколько раз я сильно влюблялся в одноклассниц. Потом я имел связи со многими женщинами, но все они были гораздо старше меня. Не знаю, чем я их привлекал, но я видел, что они действительно любили меня и переживали, если я с ними шел на разрыв.

Иногда у меня был роман сразу с двумя-тремя дамами.

О моей личной жизни не знал никто – ни родные, ни друзья. Мама вообще, видимо, считала меня святым и чистым мальчиком. Я никогда не думал, хорошо ли я поступаю, имея и обманывая сразу нескольких женщин. Мне нравилось чувствовать себя падишахом. Мысленно я возводил одну из своих женщин в чин старшей жены (по возрасту), самую пылкую и красивую называл любимой женой. Постепенно мне действительно захотелось иметь coрок жен. И я дал себе слово, что так оно и будет.

Знакомился я с женщинами достаточно легко. Я хотел, чтобы в моем гареме были по виду и возрасту абсолютно разные жены. Она женщина была старше моей матери на десять лет. Сперва она настороженно относилась к моим ухаживаниям, ей не верилось, что такой юнец может потерять из-за нее голову. Но я был упорен. Я писал ей стихи и песни, покупал цветы, стоял перед ней на коленях и говорил, что отравлюсь, если она не будет принадлежать мне. Наконец она сдалась. Но я сказал ей, что хочу видеть ее в фате и чтобы наша брачная ночь началась после тайной свадьбы.

Никогда не забуду, как ее увлекла эта моя мысль. Она купила себе фату, белое платье, два кольца, и мы вдвоем отметили нашу свадьбу.

Я ей говорил, что на регистрацию мы пока не можем рассчитывать, так как моя мать вряд ли разрешит мне этот брак. А поскольку у нее больное сердце, то лучше пока скрыть происходящее между нами.

Я бывал у нее два-три раза в неделю, оправдывая это тем, что учусь и к тому же ухаживаю за больной матерью.

В то же время я знакомился со следующими своими женщинами, действуя по той же не дававшей сбоя программе или, точнее сказать, по плану.

Все мои женщины любили меня и верили в мою учебу и в тяжелобольную мать. Мне было приятно думать, что у меня, как у падишаха, есть столько жен, только мой гарем существовал не в одном месте, а в разных квартирах и домах.

Поскольку я выбирал себе женщин очень состоятельных и намного старше себя, то все они старались меня баловать и давали мне деньги. Денег у меня было очень много, я мог их тратить на более молодых и менее обеспеченных своих жен.

Однажды я сидел в кафе (а все мои жены и моя мать думали, что я в институте) и пил кофе. В зал вошла очень молоденькая и хорошенькая девушка, она стала убирать посуду и вытирать столы. Я обратил внимание, какие у нее густые и длинные косы, тонюсенькая талия и совершенно детская грудь. То ли из-за белых волос, то ли из-за чистого личика, но она мне напомнила Снегурочку из детской сказки. Я представил, как она меня обнимает, и я, размечтавшись, подумал, какой я буду падишах, если не получу в гарем такую звезду. Она будет украшением моего гарема.

В этот вечер я проследил ее до дома, где она живет. Это оказалось далеко не просто. Жила она на отшибе в частном домике. Как я потом выяснил, родителей у нее не было, ее воспитала старая бабка.

Недели две я за ней упорно ухаживал. Вначале садился за столик и смотрел на нее не отрываясь. Она это видела и сильно смущалась. Потом я подарил ее портрет, который набросал там же, в кафе, сидя за столиком. Цветы, конфеты, пушистый зайчик в подарок, затем свидание и золотая цепочка с сердечком.

Она была влюблена и счастлива. Все шло по плану. Я рассказывал о том, как больна моя мать и что она очень ревнива ко всем женщинам, которые могут отнять у нее последнее время жизни, которое я мог бы провести с ней, а не с ними.

Аня соглашалась, что пока не стоит ничего говорить маме. Регистрация – это всего лишь бумага, внушал я своей самой молодой и самой красивой будущей жене.

Я сам купил ей фату, платье и кольца, и, пользуясь тем, что по выходным дням Анина бабушка целый день была в церкви, мы сели с ней за накрытый стол. Я надел ей на палец кольцо, а она мне, и мы поклялись друг другу, что с этого дня мы супруги. То же самое было у меня и раньше, но никогда у меня, во-первых, не было девственницы, а во-вторых, такой очаровательной и молоденькой жены. Ей было всего 16 лет.

Всякий свободный от моего гарема час я летел к ней, и мы занимались любовью.

Если я знал, что у нее дома бабушка, мы шли с ней в гостиницу. Благо, денег у меня было очень много.

Все было прекрасно, но однажды я вышел из дому и увидел Инессу Сергеевну, мою старшую и очень богатую жену, которой я был обязан своей шикарной машиной, поездками на Кипр, личным, и немалым, счетом в банке.

Я спросил ее, почему она здесь и как она узнала этот адрес, ведь я всегда говорил ей совершенно другой.

Инесса села со мной в машину и сказала, что когда есть деньги, то можно получить любую информацию, тем более что платных детективов нынче пруд пруди. Впервые она разговаривала со мной таким тоном. Я сидел, слушал, и у меня побежали мурашки по коже.

Оказывается, Инесса давно начала подозревать меня во лжи, наняв человека, узнала о всех моих женах. Я видел, как ее бьет злобная нервная дрожь, и мне нечего было сказать в свое оправдание.

Инесса сказала, что никому не позволит использовать себя в качестве дойной коровы, что, если я посмею появиться хоть раз у одной из своих женщин, она соберет всех моих баб, расскажет обо всем, и они все вместе раздерут меня на куски.

Я вынужден был дать ей клятву, что никогда больше ей не изменю, а сам думал, не закрыла ли она мой счет в банке.

Всю неделю я таскался к Инессе и делал вид, что действительно ее очень люблю, а все остальные женщины – это проделки шалопая, издержки молодости. С кем, мол, не бывает. Но я не думал, что сильно буду скучать по моей Анютке. В конце концов я извернулся и поехал к ней. В кафе мне сказали, что Аня три дня не была на работе, и я не мог знать, дома ее бабка или нет, но все-таки поехал к ним домой. Аня была дома. Дома была и ее бабка.

Оказывается, когда я исчез, Аня стала сильно переживать и плакать. Видя ее переживания, бабка вызнала у нее обо всем, что произошло между нами. Узнала она и о том, что ее малолетняя внучка беременна.

Когда я приехал, они обе обрадовались, а я отговорился тем, что мать совсем плоха.

Мы пили чай, когда в дверь постучали, и в комнату одна за другой стали входить все мои жены. Началось что-то невообразимое. Все они орали, обзывали меня и оскорбляли, хлопали дверьми и уходили.

Наконец ушла и Инесса, сказав, что я приползу к ней, когда у меня кончатся деньги.

Бабка Анны стояла как вкопанная, пораженная происходящим. Я думал, что она начнет на меня орать, но она сказал как отрезала, что поскольку ее внучка через мой обман забеременела, пусть у меня хоть и было сто жен, но она заставит меня жениться на Анне. «Иначе, милок, я тебя изничтожу. Род мой от колдунов, и хотя я уже много лет этим не занимаюсь, ради такого случая возьму грех на душу и сделаю из тебя либо человека либо полного идиота, который и имени своего не будет знать», – сказала она.

Тут она оглянулась и спохватилась, что в комнате и в доме не было видно Анны. Она кинулась во двор, а потом я услышал ее душераздирающий крик. Когда я вбежал вслед за ней в сарай, то увидел висевшую в петле Анну. Анина бабка стала кричать что-то страшное, не то проклятье, не то какую-то странную молитву. Больше я ничего с этого момента не помню”.

На этом месте мой сын замолчал, и я увидела, что у Аграфены перестали шевелиться губы. Значит, молитву она больше не читала и сын мой опять впал в оцепенение. Аграфена сказала:

– Все. Теперь ты знаешь, что произошло с твоим сыном. Свое обещание я сдержала. Сдержу и слово, данное тебе до того, как я узнала его поганую историю. Дам тебе адрес того человека, чья бабка была нам головой. Она поможет твоему сыну – ум-то она поставит ему на место, а вот совесть, если ее от природы нет, она и не объявится. Молись о прощении его души.

Будешь писать Евдокииной внучке, скажи, что что Аграфена из рода Лома кланяется ей в самые ноги в память о справедливой и мудрой Евдокии.

Вот как оказался у меня Ваш адрес, дорогая Наталья Ивановна.

Не знаю, какими святыми просить Вас, чтобы Вы не только его грех увидели, но и мое материнское горе, а я всю жизнь буду замаливать то, что натворил мой сын».