Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 27

Бабушка учила меня не только травным и заговорным делам, но и уму-разуму, наставляя и приводя всяческие примеры. За все время учения я услышала от нее множество чудесных и, на первый взгляд, даже невозможных случаев, которые происходили при ней или до нее. Но и эти удивительные случаи она пересказывала не ради моей потехи, а для пользы учения, потому что к каждому такому рассказу она тут же давала мне необходимые под них обереги, молитвы, шепотки и заклинания, говоря при этом: «У судьбы дорожек много, вдруг у кого такое же случится, а ты будешь знать, как помочь в этой ситуации!» Я решила рассказать вам, мои дорогие, то, что рассказывала мне моя бабушка, а также научу вас тому, как можно обойти эти страсти, сохранив при этом свою жизнь и здоровье!

Как колдун батюшке в церкви глаза отводил

Эту историю, даже при большом желании, я бы никогда не смогла позабыть. За несколько дней до Святого праздника, под субботу, к нам пожаловала Астафья Агаповна. Всякий раз с ее приездом наш дом наполнялся изумительным запахом ванильной стряпни. Стряпать Астафьюшка умела отменно. Я по-детски радовалась вкусностям, которыми меня баловала бабушкина подруга. Вот и в этот раз Астафья Агаповна подала мне корзинку, накрытую вышитой салфеткой.

Я заглянула под нее и увидела румяные ватрушки с домашним повидлом. Верх ватрушки был осыпан дроблеными орешками и сахаром с ванилью. Ласково кивнув мне, гостья прошла в бабушкину комнату. Проглотив ватрушку, я неслышно проскользнула в угол, присев на свое законное место на сундуке. Не приметив бабушкиного знака уйти, я стала слушать их разговор. То, что я без спроса вошла, не было своеволием – по давно заведенному правилу моей обязанностью было присутствовать при всех делах моей бабушки. Суть моего присутствия была в том, чтоб я могла видеть и слышать больных, их жалобы и все советы, и любую, какую бы то ни было, помощь моей бабушки. Я наблюдала, как она промывает, мажет и перевязывает раны, как рассказывает, сколько и когда нужно пить бальзамов и взваров, изготовленных ее руками. Я видела, как она чертит над больным местом ножом, зажигает свечи, читая заговоры и молитвы. Я должна была примечать изменения состояния больных, воочию убеждаясь, как помогает всякая молитва. Если же по какой-то причине травка или корни не подходили больному, бабушка готовила другое лечебное средство. Иногда это была просто святая вода, которую она еще засветло, до прихода больных, заговаривала на первых лучах солнца.

Мне нравилось видеть, как с каждым новым посещением изменяется и лицо, и разговор больного человека в лучшую сторону. Человек преображался, переставая охать, стонать и плакать. Вместо землистого лица появлялся здоровый румянец, и сам выздоравливающий радовался своему новому состоянию, шутил и без конца благодарил Бога и бабушку. Я гордилась своей бабушкой и страстно желала быть на нее похожей! Но бывали случаи, когда по какой-то, известной только бабушке причине, она меня отсылала, не давая мне присутствовать при приеме. Я вставала и уходила, понимая, что это так и нужно. В этот раз я была оставлена на своем сундуке и жадно слушала то, что почти с первых же слов захватило все мое детское внимание. Поскольку с малых лет я была при бабушке, мне было понятно все, о чем говорила Астафья Агаповна.

По мере того как она углублялась в свой рассказ, я все больше вглядывалась в лицо своей бабушки. Надо сказать то, как умела она слушать людей, было само по себе нечто поразительное. Ни один мускул, ни бровь, ни линия губ, ни само ее тело не двигались. Она растворялась в том, о чем говорили ей люди. Не знающие ее близко могли бы подумать, что она ушла в себя, но я-то знала, что она не только слышит, но и видит то, о чем ей говорил рассказчик. В зависимости от услышанного и увиденного ее глаза менялись. Они темнели, ее зрачки становились огромными настолько, что казалось, цвет глаз исчезал и оставался один черный зрачок. Глаза ее влажнели, будто из них были готовы излиться слезы.

Но тут же, секундой спустя, глаза возвращались в прежнее состояние.

Я видела эти глаза тысячи и тысячи раз и всякий раз удивлялась, а порой и пугалась их изменению. Если она чем-то была недовольна, по ее непроницаемому лицу пробегала тень. Если она радовалась, лицо не двигалось, но светлело до такой степени, как будто кто-то подсвечивает его изнутри. С годами, когда я обучилась тому, чему она меня учила, я стала понимать ее состояние. А тогда, в тот далекий вечер, я следила за ее темнеющими глазами и пыталась предугадать, как она поступит с тем человеком, о котором ей говорила Агаповна.