Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

По тому, как гремело справа и слева, старший лейтенант Мотовилов делал следующие выводы: армия, может, две, а может, три и более дивизий, встала в оборону, противник остановлен и теперь прощупывает слабые места по всему фронту. Бросает в дело до батальона с бронетехникой и, если ничего не выходит, отскакивает и затем, делая частную перегруппировку, снова бодает оборону армии. Но где полк? Почему он до сих пор не подошел? А может, полка как такового, как цельной тактической единицы, уже и вправду нет? Раздергали полк на отдельные роты, батальоны и полубатальоны, заставили ими вот такие же большаки и проселки, шоссе и полустанки, чтобы не дать немцам вольным потоком растекаться на восток, к Москве. И бьются теперь эти немногочисленные отряды заграждения, выдыхаются в отчаянных схватках в ожидании подхода основных сил. В таких обстоятельствах судьба его Третьей роты выглядела совсем незавидной. А чего ты ожидал, бывший полковник, а теперь старший лейтенант Мотовилов, говорил он сам себе, чтобы хоть как-то примириться с обстоятельствами. Пополнение тебе какое-никакое прислали, патронов и гранат на разъезде бери сколько хочешь, полком истребителей-противотанкистов усилили, залп дивизиона «катюш» по твоей заявке произвели. Вот и сиди в окопах, укрепляй оборону, совершенствуй систему ходов сообщения, блиндажей. Думай, как дальше держаться. Не забывай при всем при том о партийно-политической работе. На последней мысли, пришедшей в его голову совершенно неожиданно, Мотовилов чуть не поперхнулся. Пусть об этом у Бурмана голова болит, подумал он. И заныло в груди вот о чем: оборона-то обороной, и она, конечно же, укрепляется с каждым часом, противник отбит и теперь какое-то время ему не до них, но по тылам ходит группа, а может, и не одна, «древесных лягушек». Еще по летним боям и рассказам полковых разведчиков Мотовилов знал, что так немцы экипируют не простую разведку. И повадки у них другие. Тела убитых в лесу «древесных лягушек» по его приказу в расположение привез старшина Ткаченко. По одежде, экипировке и тому, что при них было обнаружено, Мотовилов сделал однозначный вывод, что это диверсанты. Через штабную рацию артполка связался с военным комендантом Серпухова, сообщил о том, что произошло в ближнем тылу вверенного ему боевого участка, об убитых и о том, что при них обнаружена взрывчатка, пистолеты с глушителями и три пачки советских тридцаток в банковской упаковке, в рюкзаках комплект красноармейской одежды, советские папиросы и спички, бланки командировочных удостоверений.

После той телефонограммы Мотовилов ожидал, что из Серпухова тут же прибудут люди из особого отдела, займутся и убитыми, и теми, кто наверняка сейчас бродит по лесу в их ближнем тылу. Но никто не прибыл из Серпухова для расследования этого происшествия ни сразу, ни потом. И Мотовилов понял, что нужно действовать самому. Ведь это его тыл. И, если что случится, с него в первую голову и спросится. На разъезде вон сколько складов, одних только артиллерийских снарядов. Да и роту могут отрезать в два счета.

Первый взвод заканчивал окопы на отсечной позиции. Часть людей тем временем отдыхала в блиндаже, построенном по всем правилам фортификации. Перекрыли двумя рядами бревен и замаскировали снопами соломы. Среди работавших на окопах ни Хаустова, ни студента Петрова Мотовилов не заметил и протиснулся в блиндаж. В ноздри ударило душным теплом и запахом давно не мытого человеческого тела. И ротный сразу подумал: если до вечера немец не сунется, ночью надо истопить несколько бань и хорошенько, может, даже и с парком, помыть роту. Санинструктор уже доложил: бойцов донимает вошь. А старшине надо сказать, чтобы съездил в Серпухов и привез на всю роту комплект чистого белья, летнего и теплого. И – мыла. Да и шапки уже пора раздать. А где их взять? Вот пускай в Серпухове и ищет. Там, говорят, швейная фабрика есть. Если не эвакуировалась, то подштанников моим ребятам нашьют скоро, размышлял Мотовилов, по храпу и сонному бормотанию пытаясь узнать, где спит Хаустов. С мылом, конечно, будет потяжелей. Но вошь и без мыла можно взять – паром! Пускай и бойцы попарятся хорошенько, и одежду через котлы протащить. Он включил карманный фонарик, и первое, что увидел, устремленные на него глаза профессора.

– Почему не спишь, Глеб Борисович? – спросил он Хаустова, хотя пришел с другим, и лишние разговоры разговаривать было некогда.

– Солдатский сон не дольше полета пули, – ответил Хаустов и начал собирать шинель, вытряхивать из нее соломенную труху, застегивать хлястик.

Мотовилов невольно подумал: откуда он знает, что я за ним?

Хаустов же подумал вот о чем: почему ротный так быстро забыл о недоверии к нему и теперь, после поездки на станцию и разведки, начал полностью доверять ему? Почувствовал военную косточку? Нашел надежную опору? Что ж, на безрыбье, как говорят, и рак… Голос Мотовилова разрушил его размышления: