Загробная жизнь дона Антонио

Пришлось драться. Ни дону Антонио, ни дону… э… так как дон был в шляпе, мы ради сохранения доброго имени доньи де Ортега оставим его имя в тайне и назовем просто амиго. Так вот, донам драться не особо-то хотелось. Но донья одна, их двое… конечно, по логике им бы сейчас спеть серенаду дуэтом и пойти в ближайший трактир выпить за крепкую мужскую дружбу… но… В общем, драться пришлось.

Гитара — в правую, сабля — в левую, выпад, звон клинков и сердитый гул гитары, восторженный «ах!» с балкона, еще выпад — и благородный амиго теряет шляпу, а за ней равновесие, и падает прямо в хрустальные струи Гвадалквивира. Которые струит зефир.

— О, дон Антонио! — с балкона, с придыханием.

— Черт, моя шляпа, мой камзол, тысяча чертей! — тихо, из хрустальных струй. — Тоньо, ты мне должен!

— С меня кальвадос, амиго, — еще тише, в хрустальные струи, и восторженно, прекрасной донье: — Ах, моя Анхелес!

Служанка выбегает из задней двери, подбирает гитару амиго, плывущего вниз по течению, — в сторону трактира, — забирает плащ дона Антонио вместе с его гитарой и смотрит, как он карабкается на балкон, тихо чертыхаясь на содранный предшественниками виноград и древние испанские традиции, не позволяющие пройти через дверь. Донья с балкона подбадривает его тихими возгласами и легким стриптизом: вечер томен и душен, сил ее нет больше терпеть этот ужасный корсет.

Вторая служанка, тихо чертыхаясь, срочно развязывает ленты корсажа, распускает прическу доньи и укладывает локоны в художественном беспорядке, и все это — пока дон преодолевает полосу препятствий.

Хорошо хоть не нужно держать гитару в зубах, да и архитектор был не дурак, сам небось лазил на балконы — вот и сделал очень удобного атланта с фиговым листочком где надо.

— Ах, Антонио! — еще больше придыхания, еще меньше слов; служанки убегают, оставив зажженную свечу, легкий ужин на двоих и щелочку в двери, чтоб удобнее подслушивать.

Донья бросается в объятия дону, его шляпа — черт знает какая по счету, прекрасная шляпа от лучшего севильского шляпника! — улетает в Гвадалквивир, и Тоньо с чувством выполненного долга укладывает донью в постель.

Через час с небольшим, когда над Гвадалквивиром разносился многоголосый бой часов и крики ночной стражи, — полночь, в Севилье все спокойно, — обнаженный Тоньо лежал на подушках, пахнущих розами и лавандой, перебирал распущенные косы доньи Анхелес и жевал засахаренную грушу. Ему было хорошо, но неимоверно скучно. Прекрасная донна Мария де лос Анхелес Молина, его неземная любовь трехлетней давности, на которой он чуть было не женился, вышла замуж за состоятельного идальго весьма зрелого возраста — пока Тоньо был в море. И теперь, как и всякая юная и горячая супруга уже далеко не юного и недостаточно горячего дона, ужасно страдала то от одиночества, то от ревности старика. И пока дон Ортега улаживал очередные дела где-то далеко от Севильи, развлекалась, как предписывали правила хорошего тона: флирт, серенады, дуэли, подарки и танцы, любовные записки и обмен взглядами в опере.

Три года назад Тоньо обожал оперу, дуэли и серенады, и, конечно же, любовь к прекрасным дамам составляла смысл его жизни. Ведь он был молод, горяч, благороден и романтичен, прямо как герой той же самой оперы. Это была настоящая жизнь! Он же Альба, а Альба — королевские кузены, великие и непобедимые Альба всегда играют в политику, войну и любовь. Можно просто в любовь.

А сейчас Тоньо еле сдерживал зевоту и думал об амиго, который пьет в трактире и, быть может, уже с кем-то подрался всерьез. Быть может, подраться с полудюжиной пьяных идальго было веселее… а, к дьяволу. Та же скука.

Донье же Анхелес скучно не было. Прекрасный ангел вспоминала о дуэли в ее честь, томно вздыхала и клялась в верности. То есть она, боже упаси, вовсе не строила глазки никому кроме Антонио, и совершенно не ожидала, что кто-то может подумать, будто она, добродетельная донья…

«…предпочтет изменить мужу не с графом де ла Вега, а с каким-то захудалым бароном», — продолжил про себя Тони и сам почти устыдился таких неподобающих романтическому свиданию мыслей. Но мысли никуда не девались.

Пресвятая дева, что он находил в Анхелес три года назад? То есть понятно, что. Алые губки, косы угольного шелка, гитарные бедра и стихи какого-то Лопе, прочитанные голосом нежным и томным, как севильские ночи; трогательно беззащитный взгляд и гибельная страсть к уже помолвленному дону Антонио, но при том неприступная добродетель: ах, если вы любите меня, дон Антонио, вы не погубите меня… После легких побед, когда прекрасные доньи и их камеристки гроздьями падали ему в руки, эта юная недотрога казалась такой возвышенной, утонченной и трагичной, ведь ее, старшую дочь обедневшего идальго, ждал брак с богатым, но низменным человеком, в лучшем случае — золотых дел мастером, а то и с каким-нибудь виноторговцем или, упаси Пресвятая Дева, мясником!