Читаем Загубленная сиеста (рассказы) полностью

Когда парикмахер к тебе обращается, стоя у тебя за спиной, не очень-то вежливо следить глазами за его отражением в зеркале, и потом, его такая слежка чуть раздражает - он слова на этот счет не произнесет, только обхватит твою голову руками где-нибудь у висков и с неумолимой мягкостью выправит ее положение. Затем, после короткой паузы, возобновятся и разговор, и танец ножниц с расческой. И тогда произойдет странная вещь: не переставая болтать, ты станешь смотреть прямо в глаза собственному отражению. Нельзя сказать, что ты по-настоящему себя видишь, а тем более собой любуешься: подобное самодовольство неуместно в присутствии мастера, трудолюбивой пчелкой вьющегося у твоих ушей. Глядя на себя, о себе забываешь. Ты целиком поглощен разговором, чаще всего совершенно невинным, нравоучительным, ты то и дело поддакиваешь собеседнику, рассуждая, к примеру, о том, до чего скоро дойдет футбол, - а чего вы хотите, сейчас деньги все решают...

Но самая главная минута настает под конец. Жесты замедляются, парикмахер сдергивает с тебя нейлоновую пелеринку и встряхивает ее резким движением бесстрашного укротителя, словно щелкает бичом. Потом мягкой щеточкой счищает приставшие волоски. И вот тут-то и наступает страшный миг. Мастер приближается к столику, хватает зеркало и на мгновение показывает тебе каждую из трех картин: вид сзади, в три четверти слева, затем справа. И только сейчас ты внезапно осознаешь истинные размеры бедствия... О-о-о! Даже если это примерно то, что ты просил сделать, даже если тебе очень хотелось подстричься покороче и ты в который раз начисто забыл о том, до чего глупый вид становится у только что оболваненного человека. Но ведь теперь весь этот ужас надо одобрить, сдавленно пропищать "да-да", с болью в душе похвалить, лицемерно прикрывая глаза и покачивая головой. Иногда ты даже заставляешь себя, словно под пыткой, сказать "отлично". К тому же еще и деньги за это платишь.

СТАРУШКИ В ЗАЛЕ ИГРОВЫХ АВТОМАТОВ

Они, конечно, давно овдовели. У многих почти сиреневые, слишком круто завитые волосы, они носят бежевые или лиловые костюмы с цветочным рисунком, из рукавов выглядывают тонкие запястья без украшений. Сидя перед игровыми автоматами, они смотрят прямо перед собой застывшим и отсутствующим взглядом. Раз за разом бездумно черпают жетончики из пластмассового ведерка - забавно выглядит это ведерко, игрушка, позаимствованная из песочницы, чтобы старушки подсыпали из нее в автоматы жетончики. Вокруг полно людей помоложе, один подкладывает жетончики, другие у него за спиной комментируют, охают и ахают. Но старушки и глазом не моргнут. Словно окаменев на своих табуретах, они неутомимо смотрят на крутящиеся перед ними вишенки, сливы, груши, бананы.

И вдруг это случается: все барабаны разом останавливаются на вишенках; раздается негромкий сухой щелчок, и тут же в желобок снизу просыпается целый дождь жетончиков. Ливень долго не кончается, другие игроки начинают бросать косые взгляды, кое-кто даже игру прекращает, до того противны им эти звуки. Но старушки не собирают жетончики. Они играют по-крупному. Им торопиться некуда. На их лицах ни малейшей радости.

Страшно становится, как посмотришь на этих старушек из зала игровых автоматов. Они давным-давно забыли вкус слив или вишен. Им ничего не надо, ничего не хочется. Но они механически стремятся к деньгам. В оранжевом свете их лица кажутся мертвенно-бледными, вокруг звучат непонятные американские словечки, слишком громкая музыка, но они ничего не слышат. Когда впервые входишь в зал игровых автоматов, старушки кажутся слегка неуместными и смешными. Но очень скоро понимаешь, что это игрушечное пекло существует именно ради них, ради их нелепых побед и бесцветных поражений.

Наконец они ссыпают в ведерко жетончики, накопившиеся в желобке. Надевают пальто, ждут, пока сосчитают их несметные богатства и выплатят деньги. Последнюю купюру они усталым жестом протянут парню в смокинге. Интересно, в какую минуту сердце у них забилось хоть самую малость сильнее? Но они не желают, чтобы рядом был кто-то, с кем можно этим поделиться. Они уходят мелкими шажками вдоль сияющей огнями стены. Чудесный летний вечер; девочки постарше накидывают свитера на плечи, малыши едят мороженое. Старушки растворяются в ночи. Завтра они вернутся. Играть.

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ БИОГРАФИЙ

Биографические справки в энциклопедических словарях слишком кратки. Кажется, что писатели, стиснутые между рождением и смертью, едва успели написать все, что им полагалось, - даты, указанные в скобках после названий, не оставляют им ни минуты свободной, чтобы хоть немного передохнуть, а нам ни малейшего простора для воображения.

Совсем другое дело - обстоятельный рассказ на две или три страницы вроде того, что можно найти у Лагарда и Мишара:

"В коллеже Шато-Тьерри Жан де Лафонтен изучает латынь, а возможно, немного и греческий. В двадцать лет (1641) он обнаруживает у себя духовное призвание, но вскоре оставляет теологию ради права и получает звание адвоката в парламенте. В 1647 году женится на Мари Эрикар".

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза